захихикал мужичок, – мне за добрый совет много не надо – ложки, али пирога кусок. А может хлебного имеете, ась?

– Не грешим.

– Вижу-вижу, – заулыбался мужичок, – да хочь полкопейки сыщется?

Путники призадумались – странно, в самом деле, что хоть пускай и в нищей деревне при остроге на казенном содержании да не нашлось хотя бы худой косы в обмен на сверхценный хлеб. У страха глаза велики – тоже ведь недостойно ярому приверженцу веры православной. Посовещались, решили, сходить все же на указанный Климов двор. Благо недалеко, и к острожку неблизко. А ежели ничего, то уже тогда точно совесть будет чиста – пошли.

Пока шли – на этот раз обойдя по краю вышли на улицу пошире первой, мужичонка все балагурил, шутил, лебезил, но доверия не внушал. Тем не менее, шли недолго. Климов двор богатым не выглядел, но околица имелась, двор хоть и грязный, но немаленький с двумя ладными избами и баней. По неубранному двору ходили куры, гуси. Кто-то приглушенно смеялся.

– Обождите, – сказал мужичонка и юркнул в избу.

Путники напряженно ждали, поглядывая на острог, который с этого ракурса зрил на них угловой башней. Частокол обсидиановых тынов разрывал белый свет.

Дверь распахнулась, из избы один за другим стали резво выходить казаки, со звериным любопытством оглядывая ошеломленных путников. На поясах – кривые сабли, на плечах пищали и потертые карабины с ржавыми накладками. Неслышно, словно волки, обступили они телегу. Вышедший первым – рослый, в расстегнутом до волосатой груди бешмете, черноусый нетрезво улыбнулся, подошел к немому, который был самым высоким из четверки и видимо поэтому был принят за старшего.

– Стало быть раскольщики у нас теперь купцами заделались? Видали, хлопцы?! – сказал он весело.

Кто-то из казаков засмеялся, а некоторые веселья ради стали толкать путников. Антон едва устоял, а Савка упал, затрясся и стал заикаясь читать молитву.

– А ты чего, иконостас, не осеняешься? Давай, пока руку не отсекли.

– Немой он, боярин. – Тихо сказал Данила.

– Немой? – черноусый еще раз оглядел немого и шагнул к Даниле. – А ты стало быть старшой?

– Нету среди нас старших.

Черноусый посмотрел нахально – из глаз выплеснулась пьяная ярость, и ударил Данилу кулаком в лицо. Остальных тоже принялись бить, но недолго. Из избы вышел страшный казак, похожий на турка, держа в руке пику. Кто-то в избе за его спиной протяжно выл.

– Овчина, отставить! – гаркнул он на ходу, надевая бархатный полукафтан. – Под караул и в приказ! Живо! Барсуков, лошадь за тобою!

Повели избитых путников в острог. Савка плакал как дитя. Остальные шептали молитвы, только немой шел прямо и спокойно – по всему видно и впрямь разуменья в нем не было, как заметил Савка. Счастливый человек.

Миновали земляной вал и через ворота центральной башни вошли в острожек. Внутри – голо, бедно. Крохотная наскоро сколоченная часовня, у стены – лабазы, с лестницами на крыши и на мосты – проходам к бойницам. Всего не более десяти изб. Почти в центре сдвоенная изба на манер предуральской России. Проходя мимо нее, путники увидели упитанную женщину в сарафане и мальчика с девчонкой. Они смотрели на окровавленных пленников с любопытством, пока женщина спешно не увела детей.

Тянули под насмешки немногочисленных острожан – в основном служилых, казаков к северной стене, там в уголке под башней чернела страшная полуобугленная изба.

– Овчинников, доложи про чернецов Мартемьяну Захарычу! – громко без натужности распорядился большой казак и мощным толчком опрокинул в черную избу замешкавшегося у входа немого.

Приказная изба изнутри еще страшнее – у стены печь с железной заслонкой, там же разные жуткого виды кривые щипцы с ясным назначением. В стенах – крючья. Крохотные оконца под потолком, так что света почти нет. На полу – толстое бревно, дочерна пропитавшееся потом, кровью и испражнениями пытаемых.

Савка, увидав это совсем разнылся, упал на колени, стал уже всех подряд казаков молить, кланяясь в пол окровавленной мордой. Те только потешались его страхом, пинали в лицо и в бока.

Одноглазый выгнал лишних набившихся, гомону и пьяного смеха стало меньше, а затем и вовсе все разом стихло: в избу вошел широкий человек лет сорока в богатой бархатной ферязи клюквенного цвета, распахнув которую он упер крепкие руки в бока. На квадратном лице в короткой смоляной бороде – полуулыбка, глаза – живые, умные, жестокие, чуть раскосые – под выдвинутыми дугами бровей.

Величественно расхаживая в золоченых сафьяновых сапожках в абсолютной тишине – так что малейший скрип половиц слышался во всех углах, важный человек внимательно осмотрел раскольников, каждого из которых заставили встать.

Заинтересовал его немой, который выделялся и ростом, и своим спокойным видом.

– Ну что, «купцы», сами виноваты чи нет? – сказал важный человек весело как бы в лицо немому и обращаясь при этом ко всем. – Уж кольми Бог ума дал ноги унести, да не дал тихо сидеть на своих болотах кого винить будете коли не дурную голову? Уповайте на ересь теперь свою. Света белого отныне вам не видать. Из этой избы лишь один вышел, да и тот язык в ней оставил. Честно расскажете, где скиты позапрятали и покаетесь в подлой вере своей – умрете несложно. Не отречетесь – дело ваше. Казаки в таких испытаниях большие умельцы. Готовь дыбу, Степанов, разжигай печь. Сегодня будешь заплечником.

Человек развернулся, но замер на мгновение вполоборота, сказал с прищуром:

– А немой-то у них больно покоен. Видать баламошка ходит за блаженного. Что ж, с дурачка спросу мало, ему отсеките башку за избой да скормите свиньям. Остальных на крючья.

Тут ко всеобщему изумлению немой неожиданно заговорил. Причем заговорил складно, уверенно и довольно странно – не как блаженный, конечно, но все же чудно:

– Вассиан говорил, что приказчик Причулымского острога человек умный и дальновидный. Большая честь вести дела с таким человеком, не оскорбляя достоинства его несерьезными предложениями. Потому и спокоен я, Мартемьян Захарович, что склонен верить отцу моему.

Особенно ошеломлены были раскольники – Антон и Данила пооткрывали окровавленные рты, а Савка запричитал: «чудо, святый боже, немой заговорил, чудо, святый боже…» и ударил лбом в дощатый пол, оставив на нем кровавое пятно.

Тут же прогремел оглушительный гром и дождь забарабанил по крыше.

Искреннее изумление раскольников ясно указывало, что это не какая-то заготовка, поэтому остальные тоже пришли в удивление.

Важный человек развернулся к немому, с жадным интересом впился