— Скучно бедолаге. Ни собачек, ни волчиц рядом. Вот он и жалуется.

— Ну, дали бы ему «наслаждения».

— Давали. Что ты думаешь? Не стал пить, гад!

Я расхохотался, Гоша тоже.

— Ну все, отдохнул? Потопали дальше.

Я согласно кивнул и поднялся. Вокруг была темнота, лишь сквозь редкие голые ветви просвечивал месяц. Осень в этом году была затяжная, снег все не выпадал, да и морозов сильных еще не было. Мне в ватнике было довольно тепло. Мы с Гошей медленно шли, держась асфальтированной дороги — ноги наши вели нас, это уж точно. А одинокий тоскливый вой все не отставал и не прекращался. Вот асфальт кончился, мы пошли по вязкой наезженной дороге. Постепенно стало светлеть, небо уже отдавало голубизной и бледнело с каждой минутой все сильнее.

Вымотался я за дорогу так, как не выматывался с тех дней, когда тянул армейскую лямку, да и тогда такое со мной было только первое время, когда сержант гонял нас на марш-бросках до седьмого пота.

Этот Гоша прямо загнал меня своей пешей прогулкой. Я отстал, еле плелся, но понимал, что если сяду, то уже и встать не смогу. В боку у меня болело, почти затянувшиеся раны жгло.

Гоша, видно, тоже устал, шел молча и не оглядывался.

В лагерь мы пришли уже по-светлому. Гоша уверенно направился к нашему дому. Когда мы были уже возле крыльца, большое серое тело влетело по приступкам едва не из-под наших ног. Рембо! Этот чертов полукровка всю ночь развлекал нас своим пением. Волк ударился мордой в дверь, открыл ее и добродушно маша пушистым опущенным хвостом, рысью вбежал в дом, толкая нас по ногам.

— Хреново отродье, — выругался Гоша. — Видал, а?

Он широко распахнул дверь и первым шагнул за порог. Волк, обросший уже зимней пушистой шерстью, юлил перед сидевшим на своей постели Андреем. Он обернулся, посмотрел на нас так, словно впервые увидел и зарычал.

— Цыц.

Гоша направился в противоположный конец, где на нарах тесно сидели апостолы.

— Порядок? — окликнул его Андрей.

— Да, конечно. Устали, всю ночь топали.

— А почему не переночевали там?

— Да так. Прогуляться решили.

Гоша бросился на свою кровать, я — на свою. Рембо продолжал рычать, глядя на меня.

— Цыц, — повторил Андрей и хлопнул его по косматой голове.

И Рембо покорно полез под нары. Я же лежал, не шевелясь и приходя в себя. В комнате тихо переговаривались. Иногда кто-то громко вскрикивал, и снова все сменялось мерным и спокойным разговором. Под него я и уснул, и ничего больше меня не тревожило.

Проснулся я, когда солнце стояло уже высоко. Бабье лето продолжалось. Я сел на постели, почесываясь. На полу, около меня, лежала квадратная тень от окна, а в воздухе столбом стояла пыль. Сквозь приоткрытые створки до меня доносился запах съестного, не резкий и сильный, как перед обедом, а слабый и расплывающийся, но и его хватило, чтобы желудок мой заурчал. Я быстро поднялся и подошел к окну.

Прямо на земле, на расстеленном одеяле сидели друзья-апостолы и играли в карты. Гоша, развалившийся напротив окна, поднял голову и, увидев меня, окликнул:

— Эй, братан, проснулся уже? Хорошо продрых. Мы уже похавали.

— Скажи, пусть идет с столовую, там поест, — лениво сказал тот, кого называли Матвеем, не поворачивая от карт коротко остриженную голову.

— Иди, мы оставили тебе твою жеванину со шмойкой, — сказал мне мужик постарше Гоши. Он смотрел на меня вполоборота, сверкая желтыми белками глаз и золотыми фиксами.

Я кивнул и вышел на крыльцо. Солнце пригревало, в его лучах плавали паутинки. Они липли к лицу, щекотали нос, и я отмахивался от них на ходу. Есть хотелось так сильно, что я ничего не замечал на пути, никуда не глядел, пока в плечо мне не ударил камень. Он, видно, был маленький и толчок получился не болезненный, да еще смягченный моим ватником, но я тут же обернулся понимая, что такие штучки спускать нельзя, если не хочешь получить по башке булыжником.

Светка, одетая, примерная девочка, стояла в 10 шагах от меня и невинно мигала своими ясными очами. Я отвернулся и почти тут же получил шлепок по затылку. Невольно обернувшись, я застукал ее с поднятой рукой. Она выронила очередной камушек и со смехом скрестила руки, потом молитвенно сложила их жестом гипсового ангелочка.

— Не сердись, давай помиримся, — пропела она со сдержанным смехом. — Знаешь, у моей бабушки была такая открытка. Не помню, что на ней было, но что-то прелестное. Ты не сердишься, правда?

Я сердился и хотел жрать. Поэтому отвернулся и пошел своей дорогой, пока не осенило. Я обернулся. Девчонка стояла все там же и невинно моргала.

— Эй, Головина-младшая.

— Ты что ли со мной общаешься?

— Я еще не решил. Но если ты — Головина, можешь ко мне приблизиться.

— Ради такого случая я прикинусь ей.

Эта пышка была еще разговорчивее, чем Максим Галкин на эстраде. Она быстро подошла ко мне, делая лицо сорвиголовы и дергаясь всем телом. Эта малолетка хотела меня возбудить. Ну и дети нынче пошли. Хотя, кто знает, какой выглядела бы она в моих глазах, если бы я не знал ее брата.

— И что же ты хочешь от этой незнакомки Головиной?

— Я хочу есть.

— Ты людоед?

— Нет, — я помимо воли рассмеялся. — Я не обедал. Я проспал, понимаешь.

— Да знаю. Ты хочешь, чтоб я тебя покормила? Конечно же, пойдем в столовую.

Даже в самой крутой девчонке от природы заложено столько заботы о своем ближнем мужского пола, что это выливается прямо на ходу. А я еще боялся, что самому придется разогревать обед.

Весь остальной день Светка ходила за мной, как привязанная. Когда я сидел на завалинке, она сидела прямо на земле, опираясь о мои колени, когда я вставал — висла на моей руке, а то и пыталась пройтись со мной в обнимку. Кто ее знает, что она думала тогда обо мне, но себя она считала неотразимой зрелой женщиной, это точно. Девчонка просто не сомневалась, что все относятся к ней именно так, и я в этом впереди остальных. Друг старшего брата играет большую роль в жизни девчонок ее возраста, и она решила, что я буду отдуваться за всех.

Не скажу, что это меня беспокоило. Скорее я не мог заснуть в ту ночь из-за того, что продрых полдня. Я лежал смирно, ворочался, пока не устал от всего и не сел на постели, мельком взглянув в окно и зевая. Не думаю, что сигареты тогда спасли бы мою жизнь, но они облегчили бы ее, это точно.

Потом я тихо сидел на нарах, вспоминал армию и смотрел в окно, пока не увидел в нем лицо маленькой ведьмы. Не знаю, какие сны согнали Светку с теплой постели, но она смотрела в окно, расплющив нос и губы и так упираясь лбом, что он побелел в неясном свете луны.

В первую минуту я даже обрадовался ей — очень уж тоскливо было одному смотреть в ночь сквозь запертое окно.