В субботу, в последний раз обходя квартиру, в которой прожила пять лет, Фейт не испытывала никаких сожалений. Стоял чудесный солнечный день, предвещавший начало новой, интересной и лучшей жизни, таким было сегодня и ее настроение, наполненное ожиданием нового, неизведанного и прекрасного.

Когда фургон с ее пожитками въехал в Майами-Бич, она, что называется, вдохнула полной грудью.

Войдя в главную спальню, Фейт вдруг ощутила ту странную аберрацию памяти, которую французы называют «дежа-вю»: впервые увиденный сейчас интерьер комнаты показался ей знакомым. Рисунок нового ковра бирюзового цвета почти совпадал с рисунком ковров в офисе ее фирмы. Только теперь Фейт сообразила, что это относится и к окраске стен, и к отделке квартиры. На мгновение сходство показалось ей зловещим, словно и на ее временном жилище лежит некий отпечаток личности Говарда. С другой стороны, комбинация цветов была очень удачной, любой мог выбрать такие же.

Благодаря тому что Фейт заранее спланировала, где и как расставить мебель, она весьма эффективно руководила действиями грузчиков, и вскоре все стояло на своих местах. Остаток дня Фейт провела, распаковывая чемоданы и коробки, то и дело приходя в восторг от того, как много у нее теперь дополнительного места.

Закончив и с этим, она неожиданно почувствовала смертельную усталость.

Счастливое возбуждение, весь день наполнявшее ее энергией, куда-то ушло, и, присев на стул, Фейт уныло огляделась. Итак, я обосновалась на новом месте, оковы прошлого сброшены, мосты сожжены, я готова начать новую жизнь, так почему же нет той радости освобождения, которую я предвкушала всю неделю?

Наверное, потому что рядом нет никого, кто мог бы со мной эту радость разделить. Придя к такому выводу, Фейт почти физически ощутила, как отступившее на время одиночество снова потянулось к ней своими мрачными холодными лапами.

Она встала и бесцельно прошлась по квартире, все еще слишком утомленная, чтобы расслабиться. Телевизор включать не хотелось. Подойдя к окну, она подняла жалюзи в надежде, что вечерний вид подействует умиротворяюще. Однако этого не случилось – напротив, возникло гнетущее ощущение заточения в башне из слоновой кости.

Заставивший ее вздрогнуть звонок во входную дверь Фейт восприняла почти как избавление. Сосед? – с удивлением предположила она. Впрочем, сейчас Фейт обрадовалась бы кому угодно. Сгорая от желания побыстрее увидеть живое человеческое лицо, она позабыла об элементарной осторожности и, широко улыбнувшись, распахнула дверь настежь, даже не накинув цепочку.

В ответ ей так же широко улыбнулся Говард Харрисон.

Говард, буквально источающий сексуальность, в белых шортах и голубой тенниске, из которой рвались наружу загорелая плоть и мощные тренированные мускулы, смотрел на нее насмешливо и жадно, а самодовольная и обещающая улыбка говорила о том, что ему нравится взъерошенный вид Фейт, нравится ее ошарашенная реакция, нравится вся она и что ждать дольше он не намерен.

Первой реакцией Фейт было благодарно прильнуть к Говарду за то, что он угадал ее состояние и пришел, а второй… О, пронесшиеся в ее мозгу видения оказались гораздо более яркими и неистовыми. Она понимала, что это сумасшествие, что нужно держать себя в руках, сказать какую-нибудь соответствующую случаю ерунду, пропустить Говарда в квартиру, предложить чего-нибудь выпить, наконец. Однако она продолжала стоять, потрясение глядя на него, не в силах пошевелиться или произнести что-либо членораздельное. В коротеньких шортах и топике на тоненьких бретельках Фейт чувствовала себя почти голой. Кожа ее покрылась мурашками, тело налилось истомой.

Это пугало. Это лишало сил думать и действовать, заставляя ее, тревожно замерев, продолжать молча смотреть на Говарда.

Фейт чувствовала, что он угадал ее состояние и ни малейшей тревоги или неловкости по этому поводу не испытывает. Напротив, Говард явно наслаждался происходящим. И нарочно выбрал момент для визита, когда Фейт была одинока, восприимчива к сочувствию и беззащитна, наверняка зная, что сил сопротивляться, устоять, у нее сейчас нет. Донжуан, ловелас, волокита.

К Фейт холодной отрезвляющей волной вернулось самообладание, и, найдя наконец в себе силы заговорить, она произнесла слова, относительно которых через секунду пожелала, чтобы они остались непроизнесенными, однако они снова и снова отзывались в ее ушах многоголосым насмешливым эхом:

– Я не собираюсь ложиться с тобой в постель!

Брови Говарда с деланным удивлением поползли вверх.

– На самом деле я думал об удовлетворении совсем других аппетитов, сказал он и взглядом показал на сумки, которые держал в руках. Одну из них до краев наполняли всевозможной формы и цвета пакеты, свертки и судки, из второй, поменьше, торчали горлышки винных бутылок.

Фейт стала ярко-пунцовой. Она знала, что ее кожа приобрела именно этот цвет, так как тело пылало так, словно его лизали языки горячего пламени.

– Всему свое время, – рассудительно продолжал между тем Говард. – Переезд занятие вообще утомительное, а сегодня еще и жутко жарко. Вот я и решил, что к вечеру ты слишком устанешь, чтобы возиться с ужином, даже если у тебя и есть из чего его приготовить.

Продуктов у Фейт и впрямь не было, если не считать соли и непонятно как затесавшейся среди кухонной утвари пачки спагетти.

– Я не возражал, когда ты сказала, что с переездом справишься одна, но решил, что к вечеру, распаковав вещи и обустроившись, обрадуешься чьей-нибудь компании. Присядешь наконец после утомительных забот, вытянешь усталые ноги, расслабишься, и мы вместе насладимся чем-нибудь вкусненьким и стаканчиком-другим доброго старого вина.

Он опять применил все тот же прием безупречной логики, противопоставить которой что-либо было невозможно.

– Но если ближе к вечеру ты вдруг изменишь свое отношение к идее отправиться со мной в постель…

– Ага! Я так и знала! – торжествующе выкрикнула Фейт, обрадованная хоть такой возможности выбраться из дурацкого положения, в котором по своей же вине и оказалась.

– Фейт, как ты решишь, так и будет. У меня и в мыслях не было навязываться тебе.

– Я, между прочим, тебя сюда не звала, – заметила она.

– Телепатия, – охотно объяснил Говард. – Целый день я принимал исходящие от тебя сигналы и в какой-то момент не смог их и дальше игнорировать.

– Да я ни разу о тебе и не подумала!

– Ты думала обо мне подсознательно, занимаясь своими делами. А когда с делами было покончено и рядом не оказалось никого, чтобы разделить радость начала новой жизни, ты потихоньку начала тосковать от одиночества.

Фейт взглянула на него с нескрываемым подозрением и обвиняюще сказала:

– Не знала, что ты тонкий психолог.

– В общем-то, ты права, – не стал скромничать Говард, – но в твоем случае я просто не смог подавить в себе чувство ответственности.

– Какое еще чувство ответственности?