Джузеппе понимал: чтобы выбиться наверх, надобно сыскать множество почитателей, а чтобы сыскать почитателей, следует окружить себя толстой стеной невероятных слухов, и тогда праздные аристократы, готовые платить за любое новое развлечение, возможно, соизволят его заметить. До сих пор они оказывали внимание только его жене, платили за ее прелести, а его самого едва изволили замечать. Даже если он придумает себе громкое имя и титул, они все равно не будут относиться к нему как к равному: не те манеры, не тот фрак, не та речь… Уж если его очаровательная, но неграмотная Лоренца вскоре им наскучивает… Сейчас в моде философы, философствуют все, от бродяги до министра, особенно охочи до рассуждений женщины; рассуждения же часто направлены против Бога. Французы окончательно превратились в язычников и стали поклоняться идолам, которых зовут Вольтер и Руссо. Оба они простолюдины, но как вознеслись! Оба ведут богопротивные речи, за которые их на руках носить готовы, а злословия Вольтера каждый и вовсе почитает за необходимое знать наизусть…

Неизвестно, ознакомился ли Калиостро с трудами просветителей или же знал о них только понаслышке, но симпатии к тогдашним властителям дум он определенно не питал. Как пишет в своих «Мемуарах» принц де Линь, когда магистр, уже проживая в Страсбурге и будучи известным целителем, не был уверен в действенности своего лекарства, он поднимал очи горé и говорил, обращаясь к Небу: «Великий Господь, коего поносят Вольтер, Руссо и прочие, у тебя есть верный слуга в лице графа Калиостро. Не оставляй попечением своим графа Калиостро»[27]. Выросший в католической семье, воспитанный в монастыре монахами-католиками, Калиостро наверняка всегда верил в Бога, но в какой-то момент, увлекшись, не заметил, как его вера стала расходиться с обрядовой стороной официальной Церкви. Это заметят другие, но значительно позже, пока же Бальзамо, упорно продолжавший поиски своего пути наверх, ощущал, что безбожный путь модных нынче писателей-философов не для него.

Впитывая как губка все, что происходило вокруг, Джузеппе вполне мог стать очевидцем того, как перед жилищем заезжего фокусника и шарлатана, заполонив всю улицу и препятствуя проезду карет, гудела жаждавшая исцелений толпа, к которой время от времени выходила девушка и раздавала милостыню. Денег за лечение фокусник не брал, лечил прикосновениями, но прежде чем начать лечение, строго спрашивал больного, верует ли тот в Бога. Если исцеление не удавалось, фокусник укорял больного за то, что тот не крепок в вере. Бальзамо мог узнать, что однажды чудо-целителя даже пригласили в дом к знатной даме, которая по причине болезни не могла сама приехать к нему. К сожалению, визит закончился неудачей: болезнь не прошла, а так как обвинить известную своей набожностью матрону в неверии было невозможно, то полицейский комиссар на всякий случай выпроводил чародея из столицы4. Вид толпы, жаждущей чуда, не только поразил Бальзамо, но и заставил задуматься. Толпа — это молва, а молва распространяется со скоростью огня. Чем больше толпа, тем шире расходится молва, тем больше шансов, что какой-нибудь праздный аристократ заинтересуется господином чародеем. Каким образом удержать этот интерес, Джузеппе пока не знал, но был уверен, что придумает непременно. А пока он покидал Париж, город, о котором Гримм в письме к Екатерине II высказался весьма нелицеприятно: «…для всякого рода шарлатанов Париж и Лондон подходят как никакие иные города; чем более они глупы, тем с большей уверенностью могут они считать, что найдут почитателей в этих сточных канавах человеческой глупости»5.

Джузеппе не считал себя шарлатаном: чем дальше шел он тропой оракулов и алхимиков, чем чаше ему приходилось доказывать заведомую нелепость, тем больше он сам в эту нелепость верил. А вдруг действительно, если добавить философской ртути и подогреть как следует, в осадок выпадет золото? Только вот про философскую ртуть все пишут разное… Убеждая других, Бальзамо зачастую убеждал самого себя. Даже Лоренца не всегда могла остановить фонтанирующего Джузеппе, который в запале переставал отличать реальность от вымысла. Во всяком случае, секрет изготовления золота он накануне отъезда удачно продал двум знатным господам за 500 луидоров. В дороге деньги будут не лишними…

Куда отбыла чета Бальзамо из Парижа и где провела больше года, неизвестно. Вновь в поле зрения биографов она оказалась в конце 1774 — начале 1775 года, когда под именем маркиза и маркизы Пеллегрини прибыла в Неаполь. Новое имя явно носило ностальгический отпечаток — оно напоминало и о горном массиве Монте-Пеллегрино, что высится над бухтой Палермо, и о strada dei Pellegrini (дороге Паломников) в Риме, вблизи которой стоял дом родителей Лоренцы, и о паломничестве, которое супруги совершили (или намеревались совершить…). Да и просто красивое имя, вполне под стать нарядно одетой чете, приехавшей в прекрасном экипаже с лакеем на запятках. Слугой у вельможной пары был уроженец Палермо по имени Ларока, бывший куафер, прославившийся своими похождениями в Турине6. В Неаполе Бальзамо — то ли случайно, то ли после долгих поисков — встретился с дядюшкой Антонио Браконьери, тем самым, который в детстве определял его в учение и который представил ему Лоренцу. Дядюшка Антонио, полагавший, что племянник его пошел по дурной дорожке, искренне обрадовался, увидев, что ошибся: выглядел Джузеппе вполне почтенно, а жена его была красоты необыкновенной. Давно тосковавший по дому (потому и искал дядюшку), Джузеппе без возражений принял предложение съездить в Палермо и навестить семью. Антонио помнил, что в свое время племянник покинул родной город, убегая от полиции, но теперь, по его убеждению, никто бы не признал в хорошо одетом важном господине ушлого молодого человека, промышлявшего занятиями на грани дозволенного.

Но он ошибся. Одураченный и обворованный Джузеппе ювелир Марано лелеял планы мести; он сразу узнал своего обидчика и донес на него. Бальзамо схватили и посадили в тюрьму — надолго, как, радостно потирая руки, сообщил ему адвокат Марано. И снова на помощь пришла Лоренца. Она настолько вскружила голову местной влиятельной особе, князю Пьетраперциа, что тот не только заставил власти выпустить Джузеппе, но, поколотив адвоката Марано, так запугал ювелира, что тот забрал иск. Тем не менее Джузеппе решил более не искушать судьбу и, заняв у семьи четырнадцать унций на неотложные расходы, вместе с Лоренцей срочно отбыл в Мессину. Семья — сестра и мать — долго будет помнить о долге Джузеппе и даже, как уже сказано выше, попросит Гёте напомнить о нем знаменитости…

Несмотря на удачное завершение приключения, сицилиец Бальзамо прекрасно понимал, что сицилиец Марано не расстанется с мыслью о мести, и решил основательно замести следы. Наиболее прямой путь к преображению лежал через Мальту: Джузеппе был уверен, что там его не забыли. Он оказался прав: на Мальте его встретил старый товарищ, кавалер д’Аквино, сообщивший печальное известие, что гроссмейстера Пинто более нет в живых. Новым гроссмейстером стал Эммануил де Роган-Польдюк, родственник кардинала Рогана, того самого, кто впоследствии печально прославится в деле об ожерелье. Как утверждают многие, новый гроссмейстер принял Бальзамо с распростертыми объятиями и даже пригласил к себе на ужин, что для уроженца квартала Альбергария было неслыханной честью. Но Джузеппе уже понял, что чем выше он задирает нос и чем увереннее несет чушь, тем внимательнее его слушают и тем почтительнее на него взирают. Главное, чтобы в речи звучали нужные слова: Великое делание, трансмутация, арканы алхимии, Гермес Трисмегист, многотысячелетние пирамиды, Меркурий, Сатурн…