там чайхана, там настоящий лагман, учпочмак… Эх, прямо пальчики оближешь.

Он откидывается на перегородку, представляет свой приезд в Уфу.

Нижегородка. Пригород Уфы: одна улица вдоль, две поперек. Внизу лента реки. Грунтовка. Деревянные заборы. Палисадники с черемухой, разноцветная мальва, вымахавшая к осени под два метра.

Малявины запоздало обедают. Анна поднялась из-за стола, поздоровалась и ни намека на улыбку. Цукан свалил сверток с подарками на пол у стены, разулся. Анна упрямо молчит.

– Семь суток добирался. Торопился. На вокзале таксиста едва уговорил, везти в Нижегородку… В этот раз большие деньги заработал в артели. Не веришь, Аня? – Бросает на стол деньги. – Бери. У меня еще есть.

Анна садится и, как бы, не замечая денег, сдвигает кастрюлю с картошкой, миску с поджаркой.

– С какого числа, Ванюша на работу?…

– Двадцатого выезжаем, суточные выдали, на проезд!

Аркадий кидает на лавку под вешалкой, новенькую фетровую шляпу, идет к столу с бутылкой шампанского.

– Ты же любишь шампанское, Аннушка. Я помню…

Разливает шампанское в чайные чашки. Пить ему приходится одному раз и другой.

– Это, Ванюха тебе. Японскую куртка выменял на песцовые шкурки. Примерь.

– Мне завтра в командировку в Чишмы…

В комнате тоскливая поздняя осень. По телевизору фигурное катание.

– Давай, Ваня, выйдем покурить? – предлагает Аркадий с заискивающей интонацией.

– Не пойду!

– Но куртку-то хоть примерь…

– Нет, не буду.

Отводит глаза от яркой куртки-трехцветки, брошенной на спинку стула. Бурчит дерзко:

– Шел бы ты!..

– Как смеешь мне, отцу?!

– Где ты был раньше! Где! Теперь я сам зарабатываю…

Аркадий голову вскинул, повернулся к Анне, а она молчит. Встал напротив сына, который, на полголовы выше. Худой, шея цыплячья, но смотрит с наглым вызовом.

– Зря ты так! – говорит Аркадий от двери негромко, но внятно. – Пожалеешь вскоре.

Слепо тыкается в калитку, толкает в обратную сторону. Когда распахнул, то заспешил от дома не улицей, а глухим переулком.

Два года назад Анна сказала: «Всё, Аркаша, последних разов не будет!» А он не поверил ей, решил – перемелется, деньги на стол и всё образуется. Бросил ненавистную работу на фабрике и вместе со старателем из Рязани, снова уехал в Якутию, оправдывая себя тем, что деньги почти на исходе… Думал на сезон, а вышло два и, снова кругом виноват. В тот давний приезд Аркадий ощущал себя королем в уфимской Нижегородке, куда прикатил от вокзала на такси.

Он сразу уцепил глазами домик в два окна с оторванной ставней, скособоченные ворота, даже выпавшие кирпичи у трубы на верхней разделке углядел. Эх, тудыт-растудыт! ободрил себя возгласом с матерком.

Стучит в дверь, она отворяется изнутри. Аркадий входит в дом – свой не свой, но и не чужой, как ему представляется.

Так вот, значит, прибыл… Здравствуй, сын!

Опасался, еще как опасался… Но аж зазвенело в ушах.

Отец! Ты надолго?..

Погоди, хоть разденусь… Я теперь насовсем. Хватит. Мы теперь заживем

во-о! Аркадий выбрасывает вверх большой палец

А мы тебя так ждали в прошлом году! Потом мать говорит: Все! На крыльцо не пущу… Но ты не бойся, это она сгоряча.

С деньгами вышла промашка, не удалось в прошлом году приехать. Ты, Ваня, чайку поставь. С дороги ведь я…

Оглядывается.

– Сезон этот провальный, но тысчонка-другая имеются.

Телик нужно купить! Еще бы кровать новую. А лучше диван.

Купим, Ваня! Купим. Мы теперь заживем.

Это заварка, что ли? удивляется Аркадий. Смотри. Полпачки высыпаем. Кипяточку. Кусочек сахару и на плиту подпарить, но не дать кипнуть. Ты же колымчанин! Колбаски, сыру к чаю давай… Нет, говоришь? Придется тушенку открыть. Якутская. Высший класс. Доставай луковицу, устроим быструю жареху. А уж балыки, икорку на вечер оставим, как Анна придет.

Ваня крутится волчком, старается угодить большерукому лысеющему мужику, которого отвык называть отцом.

– Что это у тебя с рукой?

– Обморозил зимой по пьяни. Перчатку потерял.

– Эх, ядрена вошь! Лук у вас, прямо глаза выест. На-ка, Ванюша, дорежь, я покурить выйду.

Аркадий Цукан снегом обтирает лицо. Закуривает, не может успокоиться: обрубок мизинца на маленькой ладошке, как гвоздь, сидит в нем.

– Эх, дал промашку.

Анна Малявина сидит за столом усталая, не желает спорить, ругаться и гнать его из дому, как грозилась. А он смотрит на нее удивленно: уезжала бойкая миловидная женщина лет на сорок пять, а теперь постаревшая грузная баба. Северных денег, что дал Цукан, хватило на покупку маленького дома с печным отоплением в пригороде Уфы. Устроилась работать станочницей на заводе деталей и нормалей. Анна ловит его взгляд, раскрывает ладони.

– Не отмываются. Графитовая смазка.

Убирает со стола руки.

– Я деньги вон положил… Ванька, говорит, телевизор нужно купить.

– Хорошо бы. Люблю смотреть фигурное катание. – На ее лице впервые обозначается улыбка. – Плечо, рука болит – сил никаких нет. Пропарить бы…

– Ну и сделаем баню. Я прямо завтра начну.

– Да кто же зимой?

– Какая это зима! Вот в Якутии как жахнет под пятьдесят!.. Ты ведь знаешь по северам.

– Ох, лучше б не поминал! Если ты, еще хоть раз!..

– Аннушка, милая, ты что? Я ведь понимаю, как вам тут без меня. Бурханов председатель наш говорит: положи, Аркаша, деньги на аккредитив, целее будут. Но надо в другой конец поселка топать. Заторопился, машина попутная подвернулась на Тынду. Уехал чин чинарем, семь тысяч при мне было.

– Семь тысяч рублей? – перебил, не удержался Ваня.

– Так не копеек же. За полный сезон выдали! Из Якутска улетел я удачно на Красноярск, а дальше стопор. Нелетная погода, туман. Меня зудит, терпения нет. Решил ехать поездом… Подхожу на вокзале к кассе, а там этакая фифа сидит, губки крашены скривила:

– Только эсве, в спальном вагоне.

И форточку свою закрыла, морда моя небритая не понравилась. Стучу снова в окошко.

– Мне целиком купе, – говорю ей.

А она: что, мол, за глупые шутки? Тут меня бес под ребро и толкнул. Достал я из потайного кармана пачку четвертаков и говорю ей этак небрежно:

Я не только купе, весь вагон могу закупить.

Сунул билет в карман, решил малость расслабиться. Купил в буфете коньяк, курицу, за столик пристроился. Бутылку допить не успел, подходят двое в милицейской форме с оловянными глазами. Распитие в общественном месте! Пройдемте. Я деньги сую. А они свое: нет, пройдемте! А глазенки у одного, вижу, кошачьим хвостом прыгают.

– Удостоверение ваше позвольте взглянуть? – прошу деликатно и вежливо.

А он меня коленом в пах. Круги перед глазами, дыхание перехватило.

– Хочешь пятнадцать суток схлопотать!

На улице темнота, а эти двое толкают, ведут непонятно куда. Вдруг машина высветила обыкновенного