Север закрывал глаза и видел эту девочку. Думал о том, что Северьян не может ударить человека, потому что он, Север, боится возможных проблем, однако всего не предугадаешь, и вчера Северьян стал убийцей. И что теперь будет с ними всеми, с самим Северьяном – неизвестно, но таким он еще не возвращался: Вика нашла его лежавшим на полу в обнимку с грязным носовым платком, а когда попыталась спросить о чем-то, он заплакал. Это Северьян-то. Лежит, взгляд целлулоидный, молчит – и слезы. Север тогда подумал, что слезы того, кто напрочь лишен эмоций, – это и есть приговор. Знак к тому, что фарш не прокрутить назад: по-прежнему уже не станет – а как тогда?

Еще он думал о том, что скажет этим людям, родителям девятилетней самоубийцы. С чем придет к ним сейчас. «Тут мой брат… Вчера…» – «О, ваш брат. Знаменитый отец Северьян, который всем помогает. Вот и нам тоже… помог». Да, приятель, наворотил ты делов… а ведь хорошо бы они умолчали о том, что был у них в тот вечер некий священник. С какой, правда, стати они должны молчать? Из благодарности за вискарь?..

К дому шел как на каторгу. Знал, куда идти – не потому, что все детство прожил в Автозаводе, а потому что здесь побывал Северьян. Дождя бы… Под подошвами хрустели целые гроздья тополиного пуха – Север наступал на них специально. Хряп. Хряп-хряп. Будто высохшие кости, если можно себе представить целую кучу таких костей. Мимо проехал парень на велосипеде. Строгий такой. Серьезный, будто за все в этом мире отвечал, включая бомжиху, сидевшую на бордюре с видом величайшей задумчивости. Вслед за велосипедистом Севера обогнала девушка на почти таком же – голубоглазая, волнистые волосы, шорты цвета хаки. Глянула на бомжиху, улыбнулась и поспешила догонять своего серьезного. Оба были из какой-то другой жизни.

Фасад девятиэтажки пестрел ржавыми тарелками спутникового телевидения, и выглядело это так, будто их владельцев заранее обязали повесить ржавые, дабы не портить внешний вид дома. Сверху мелкими брызгами поплевывали трубки кондиционеров. Несмотря на утро, жарило немилосердно. Если б только у Руденко был такой кондиционер. Если б Северьян не распахнул окно. Если бы, если бы…

Север набрал номер квартиры. Открывать не спешили. Ему пришлось сделать это раза три после того, как сбрасывался вызов. Успел понадеяться, что Руденко не дома, и обернуться туда, где лежала Оля (пятно замыли), и снова понадеяться, и собраться уйти с чистой совестью, но тут из-за плеча появилась незнакомая рука. Незнакомый палец набрал на кнопках домофона те же цифры.

Север обернулся. Не поверил глазам, но таращиться постеснялся. Быть того не может, ошибся, ведь это даже не совпадение, а…

– Арсеньев? Ты?

Чистой воды рок.

– Влад, – сказал он, уже не отваживаясь на уменьшительно-ласкательное «Владик», и уж тем более на «маленький» – достаточно того, как исправно косячил Северьян. Кому-то из них двоих нужно быть осмотрительным.

Обменялись рукопожатиями и:

– Тоже к Руденко? А ты их откуда знаешь?

– Да мы однокашники, он теперь у дочки моей в классе физрук. А ты?..

Тут Север замялся – легенды у него не было. В поисках подсказки бегло глянул на маленького, а теперь уже здоровенного бугая Владика еще раз – это в каком же он, получается, звании?

– А ты, стало быть, в полиции?

– Участковым. Я еще тогда решил. Ну, ты понимаешь… Решил для людей…

– Толь, я, – коротко оповестил он в домофон, который на сей раз, как почувствовали, откликнулся почти сразу.

Владу открыли. Несмотря на рост, размах плеч и явно перебитый в прошлом нос, его лицо осталось тем же – детским, с наивным выражением круглых, со светлыми ресницами глаз. Время ничего с ним не сделало. Разве что, в отличие от Севера, он не только не перестал быть здесь своим, но сделался еще роднее всем этим работягам и склочным бабкам, мамашам с колясками, школоте, что сперва в поисках кайфа душит друг друга шарфами, а после находит способы подейственней и подороже. Почти что отец родной. Бомжиха и та кивнула – но не ушла. Страху, значит, не нагоняет.

– Беда, беда, – приговаривал Влад, пока поднимались в знакомом лифте на знакомый этаж. Забавно он выглядел – то ли ребенком, то ли мужиком. Когда створки разъехались и сердце Севера ухнуло вниз от понимания, что он совершенно не готов к встрече с Руденко, Влад вдруг посмотрел на него знакомым взглядом затравленного в лагере мальчишки и сказал: – Я ведь тебе жизнью обязан.

И сразу смутился, вытер лоб рукавом форменной рубахи. Вышел первым. Север даже не успел дать ему понять, как много тот только что для него сделал.

Дверь квартиры была незаперта. Из глубины доносились всхлипы и плач сразу нескольких голосов. Пожилая женщина с покрытыми черной косынкой волосами, возможно, соседка, завешивала простыней зеркало. Делала она это очень обстоятельно: ткань висела надежно, а ее все подтыкали и драпировали до понятного только творцу идеала.

Влад скинул ботинки, подтянул правый носок, чтобы замаскировать дыру на месте большого пальца, и по-хозяйски направился в кухню.

– Толян, – сказал он. Из клубов табачного дыма, которые уже не рассеивались, ему навстречу поднялся пьяный в хламину Олин папаша. Обнялись. Анатолий рыдал. Влад терпеливо похлопывал его по спине.

– Мои соболезнования, – пробормотал Север и выставил на стол принесенную бутылку. Анатолий посмотрел на него, очевидно, не признав в нем давешнего попа. Будто впервые видел.

– Как так-то, Толян? – Влад усадил его обратно на табурет, прислонил к стене и засуетился в поисках чистых стаканов. Он явно бывал здесь не впервой. – Вы же в четыре глаза следили.

– Не уследили, – пьяно шмыгнул носом Анатолий, и Север замер. Вот сейчас он выложит все: и про бесов, и про попа, и про окно. Но тот цапнул наполненный Владом стакан, махом опрокинул в себя содержимое, проговорил: – Катюха открыла окно. – И брякнулся лбом о столешницу. Больше он не шевелился.

– Оля уже пыталась, – доверительным шепотом сообщил Влад. – Ее в это окно прям тянуло. Замок какой-то хитрый поставили, чтобы не могла открыть, у нее моторика нарушилась. Она…

– Я знаю. В газете писали.

– Что типа бес в ней, да. А мне кажется, она после Егоркиной смерти слегка поехала. Она же одна с ним рядом осталась, когда остальные разбежались. И не спасла. Может, себя винила. Кто их знает…

«Себя, – крутил в голове Север, пока Викин вискарь опускался в его желудок, и вместе с горечью, жжением, жаром приходило осознание того, что Северьян снова вышел сухим из воды – мать Оли отчего-то взяла вину за открытое окно на себя… – Себя. Беся. Ябес. Я – бес».

– Ладно. – Влад отодвинул стакан, из которого почти и не отпил. – Еще к Кате загляну и пойду. Служба.

– Подожди.

Север тоже не собирался задерживаться, вот только оставался у него один-единственный вопрос, и ответить на него мог только маленький Владик.

– Ты тогда…