Нелл не протестовала против нравственных, норм своего времени; но для себя она решила, что ее отношения с мужчинами должны быть основаны на любви.

И вдруг под влиянием минутного безрассудства, поддавшись слабости, беспечности и страху перед нищетой, она оказалась близка с мужчиной, которого не любила. Бакхерст зашел к ней и увидел ее в накидке.

– Боже правый! – воскликнул он. – Что это такое?

– Мой артистический наряд, – ответила она.

Он рассмеялся и, сняв с нее накидку, бросил ее на пол и начал забавно семенить по комнате, ожидая, что она будет, дурачась, аплодировать и смеяться, но ничего подобного не последовало.

– Я тебе надоел? – спросил он с обиженным видом.

– Да, Карл, – ответила она.

– В таком случае, катись к черту!

– Это уже случилось, когда я приехала к тебе.

– Что все это значит?! – возмутился он. – Ты недовольна тем, что я предоставляю тебе?

– Я недовольна нашими отношениями.

– О! Нелл возвращается в лоно добродетели, ей хочется снова стать девицей?

– Нет. Я хочу быть самой собой.

– Глядите, какого девка напускает туману! А кто же она, если не Нелл, что была моей любовницей все последние недели?

– Это Нелл, совершенно верно, и мне поэтому жаль Нелл.

– Тебе кажется, что я в последнее время забываю о тебе?

– Нет, мне, наоборот, кажется, что вы недостаточно забывали обо мне!

– Ну, ладно, ладно!.. Хочется подарок какой-нибудь, да?

– Я возвращаюсь в театр.

– Чтобы получать какие-то жалкие гроши?

– Не такие уж жалкие. Они позволят мне вернуть чувство собственного достоинства.

Он откинул голову назад и неестественно громко расхохотался.

– О, мы стали недосягаемы и могущественны. Нелл-проститутка становится Нелл-монахиней. Это тяжелый случай, но не такой уж необычный. Многие хотели бы вернуть целомудрие, потеряв его и начисто забыв, что сохранившие эту добродетель мечтают потерять ее как можно скорее.

– Я уезжаю в Лондон.

– Если ты меня оставишь, то уже никогда не вернешься!

– Вижу, мы с вами одного мнения. Всего вам доброго, сэр!

– Ты дура, Нелл, – напутствовал он ее.

– Я – это я, и если это означает быть дурой… значит, Нелл – дура и должна поступать соответственно.

Он схватил ее за запястье и воскликнул:

– Кто он?! Рочестер?

В ответ она пнула его в голень. Вскрикнув от боли, Бакхерст отпустил ее руку. Она подняла свою накидку, завернулась в нее и покинула дом.

Когда она вернулась в театр, Карл Харт встретил ее без энтузиазма. Он не уверен, проговорил он холодно, сможет ли она снова получить какую-либо из прежних ролей.

Нелл ответила, что в таком случае она волей-неволей должна играть другие роли.

Актрисы не скрывали своего презрения. Они завидовали ее связи с лордом Бакхерстом и тому состоянию, которое, как они слышали, он ей обеспечивал. Они торжествовали, видя ее посрамленной.

Все это было для Нелл унизительно, но она не думала сдаваться. Она выходила на сцену и блистательно играла те незначительные роли, которые ей предлагались. И вскоре партер начал требовать, чтобы она появлялась чаще.

– Похоже, – сказала Бек Маршалл после одного особенно шумного проявления зрительских симпатий, – что эти люди приходят сюда не на спектакль, а для того, чтобы поглядеть на шлюху милорда Бакхерста.

Нелл вскочила в гневе и, стоя перед Бек Маршалл, воскликнула звенящим голосом, будто исполняя драматическую роль:

– Я была шлюхою для одного мужчины, хоть и училась в борделе подавать крепкие напитки гостям; а ты распутничаешь сразу с тремя или четырьмя, хоть и дочь священника!

Это вызвало в артистической уборной взрыв смеха, потому что Бек Маршалл и ее сестра Энн держались заносчиво и любили напоминать остальным, что они родились не в трущобах Лондона, а в респектабельном семействе.

Бек ничего не могла возразить; она знала, что глупо даже думать взять верх в перебранке с Нелл.

В этом изящном маленьком создании пылкой энергии было больше, чем в ком-либо другом, и она всегда была готова пустить в ход свое остроумие, чтобы достойным образом защитить себя.

Все вдруг поняли, что рады возвращению Нелл. Даже Карл Харт, который, хоть и запутался в сетях миледи Каслмейн, сожалел, что Нелл уехала с Бакхерстом, – и тот вдруг смягчился. Кроме того, он должен был думать и о благополучии театра, а зрителей пока бывало маловато, что, в общем-то, обычно для трудных времен. Следовало делать все возможное, чтобы привлечь публику в театр. Нелл была как раз той приманкой, которая так нужна зрителям.

Таким образом, вскоре после ее недолгого уединения с лордом Бакхерстом она вернулась к исполнению своих прежних ролей; и многие утверждали, что единственное, что помогает им забыть бедственное положение государственных дел, – это игра хорошенькой и остроумной Нелл в Королевском театре.

В течение всей осени Нелл увлеченно играла свои роли.

Между тем требовался козел отпущения за беды, свалившиеся на Англию, и эта роль была уготована Кларендону. Бекингем и леди Каслмейн объединяли свои усилия, чтобы добиться его отставки. И, хотя королю не хотелось расставаться со своим старым другом, он решил, что для безопасности самого же Кларендона будет лучше, если он покинет страну.

Итак, в ноябре Кларендон уехал в изгнание во Францию, а Бекингем и его кузина Каслмейн радовались его отъезду и поздравляли друг друга с тем, что добились заката его славы.

Но вскоре Бекингем и его кузина рассорились. Леди Каслмейн с ее сумасбродными выходками и Бекингем со своими сумасшедшими замыслами не могли долго оставаться в согласии. После этого герцог начал плести новые интриги – и на этот раз они были направлены против его красавицы-кузины.

Он поговорил со своими друзьями, Эдвардом Говардом и его братом Робертом Говардом, который писал пьесы для театра. Бекингем сказал:

– Влияние Каслмейн на короля слишком велико, и с ним надо покончить. Чтобы заменить ее, нужна другая женщина – моложе и соблазнительней.

– Получится ли это? – спросил Роберт. – Вы же знаете, Его Величество никогда не сбрасывает – он лишь прикупает.

– Так-то оно так, но дайте ему прикупить такое восхитительное создание, очаровательное и забавное, чтоб у него не осталось времени для Каслмейн.

– Ему не по нраву ее бесконечные склоки, но он все же не расстанется с ней…

– Он всегда был из тех, кому нравится иметь гарем. Наш милостивый повелитель так восхитительно говорит «да, да, да», что никогда не учится говорить «нет».