Луиза Свейн жила в бедном районе неподалеку от Фэр-Оукс, на полпути между Старым городом и гетто. На углу, под фонарем, на выхваченном из тьмы пятачке, копошились ребятишки всех оттенков кожи.

Над дверью оштукатуренного коттеджа миссис Свейн горел фонарь поменьше, у обочины перед домом стоял фордовский «седан», он был заперт. Посветив фонариком, я прочел паспорт: машина была зарегистрирована на имя Джорджа Траска, проживающего в Сан-Диего, Бейвыо-авеню, 4545.

Записав адрес в книжку, я вытащил контактный микрофон и обогнул оштукатуренный коттедж по бетонной тропке, которая при необходимости могла служить и подъездной дорожкой. Под проржавевшим навесом стоял допотопный черный «фольксваген» с помятым крылом. Укрывшись в тени навеса, я встал под забранным жалюзи окном.

Микрофон мне не понадобился. Я и так отчетливо слышал голос разъяренной Джин.

- Я ни за что не вернусь к Джорджу…

- Послушай моего совета и возвращайся к нему, - отвечала более сдержанно женщина постарше. - Джордж тебя еще любит, он сегодня ни свет ни заря приехал справляться о тебе, но так будет не вечно.

- А меня это ничуть не трогает.

- И напрасно. Потеряешь его и останешься одна, а пока этого не испытаешь, не понять, что такое одиночество. И не думай, что я возьму тебя к себе.

- Да ты хоть на коленях умоляй, я у тебя жить не стану.

- Этого ты не дождешься и не рассчитывай, - сказала сухо женщина постарше. - У меня и места, и денег, и сил только-только на себя хватает.

- Какая ты жестокая, мама.

- Я? Что ж, такой меня сделали ты и твой отец. Когда-то я была другой.

- А-а, ревнуешь! - Теперь в голосе Джин сквозь горечь и ярость пробивалось торжество. - Ревнуешь меня к отцу. Теперь мне ясно, почему ты подсунула ему Риту Шеперд.

- Ничего подобного. Рита сама вешалась ему на шею.

- А ты ей помогала. Ты все это подстроила.

- Уходи, - сказала женщина постарше. - Уходи, пока ты не наговорила бог знает что. Тебе уже под сорок, и я не отвечаю за тебя. Скажи спасибо, что у тебя есть муж, который может и хочет о тебе заботиться.

- Я его не выношу, - сказала Джин. - Разреши мне остаться с тобой. Я боюсь.

- И я боюсь, - сказала ее мать. - Боюсь за тебя. Ты ведь опять пьешь, верно?

- Да, я выпила самую чуточку в честь праздника.

- Что еще у тебя за праздник?

- А тебе ведь интересно узнать, правда? - Джин замолчала. - Я тебе скажу, если ты хорошенько попросишь.

- Если тебе есть что сказать, говори. Не тяни.

- Раз так, я тебе ничего не скажу, - сказала Джин тоном ребенка, любящего трепать нервы. - Разузнавай сама.

- Я уверена, что и разузнавать-то нечего, - сказала мать.

- Ах вот как? А что бы ты сказала, если б узнала, что папка жив?

- В самом деле, жив?

- Ей-ей, - сказала Джин.

- И ты его видела?

- Скоро увижу. И напала на его след.

- Где он?

- А вот этого, мама, я тебе не скажу.

- Да ты опять за свое! С ума надо сойти, чтоб поверить в твои бредни.

Ответа не последовало. Решив, что и разговор и силы собеседниц иссякли, я вышел из-под навеса на темную улицу.

На пороге показалась Джин - тусклый свет фонаря выхватил ее из тьмы. Дверь хлопнула. Фонарь погас.

Я поджидал Джин, укрывшись за машиной.

Увидев меня, она попятилась и споткнулась о выбоину в асфальте: - Что вам нужно?

- Отдайте мне золотую шкатулку, Джин. Она ведь не ваша.

- Нет, моя. Это наша фамильная драгоценность.

- Да будет вам.

- Нет, правда, - сказала она. - Шкатулка принадлежала моей бабке Роулинсон. Она обещала завещать ее мне. И теперь она у меня.

Я почти поверил ей.

- А мы не могли бы поговорить в машине?

- Что толку? Чем больше говоришь, тем тоскливей на душе. Лицо у нее было угрюмое, она еле волочила ноги. И мне показалось, что передо мной не Джин Траск, а ее призрак; она чувствовала себя опустошенной - видно, жизнь для нее потеряла смысл.

- Отчего тоскливей, Джин?

- Да от всего, - и она приложила руки к груди, словно тоска причиняла ей физическую боль. - Жизнь не задалась. Папка убежал в Мексику с Ритой. Он мне даже открытки в день рождения не прислал.

- А сколько вам тогда было лет?

- Шестнадцать. И с тех пор ничего хорошего в моей жизни не было.

- Ваш отец жив?

- Я думаю, да. Ник Чалмерс говорил, что видел его в Пасифик-Пойнте.

- Где именно в Пасифик-Пойнте?

- Возле железнодорожных складов. Давно, Ник был тогда совсем мальчишка. Но он узнал папку по фотографии.

- А при чем тут Ник?

- Он свидетель, что папка жив, - сказала она неожиданно громко, словно ответ предназначался не мне, а матери, - да и с какой стати ему умирать? Ведь ему только… дайте подумать, мне сейчас тридцать девять, а папке было двадцать четыре, когда я родилась, выходит, ему сейчас шестьдесят три, верно?

- Да, если к тридцати девяти прибавить двадцать четыре, выходит шестьдесят три.

- А шестьдесят три еще не старость в наше-то время. Да и выглядел он молодо не по возрасту. Он и нырял, и танцевал до упаду, а уж какой подвижный был - передать не могу, - говорила она. - На колене меня качал.

Видно, она повторяла эти фразы с детства. Поток воспоминаний нахлынул на нее и - хотела она того или нет - тащил по подземным руслам и грозным стремнинам.

- Я разыщу папку, - сказала она. - Живого или мертвого. Если он жив, я буду ему стряпать, хозяйство вести, а уж счастливая буду, как никогда. А если умер, разыщу его могилу - и знаете что сделаю? - заберусь туда к нему и успокоюсь вечным сном.

Она села в машину, свернула на юг, к бульвару, и исчезла из виду. Наверное, надо было за ней поехать. Но я не поехал.

Я постучал в дверь; вскоре над порогом оштукатуренного коттеджа зажегся фонарь, потом дверь приоткрыли, не снимая цепочки, и из узкой щели выглянула седеющая блондинка. Лицо ее было суровым: наверное, она ожидала увидеть дочь. Видно было, что она все еще настроена воинственно.

- Что вам нужно?

- Я только что говорил с вашим отцом, - сказал я, - относительно кольта, купленного им в сорок первом году.

- Я ничего не знаю ни о каком кольте.

- Вы не миссис Элдон Свейн?