На щеках Ромула появились пунцовые пятна, которые быстро перемещались по худому лицу и, в конце концов, остановились на кончиках ушей, превратив их в язычки пламени. Это был румянец не прошедшей обиды, цвет мщения, знак незабытого позора, мета непрощенного оскорбления.

— В детстве и юности я был хорошим спортсменом. Легкая атлетика, лыжи, борьба, поднятие тяжестей. Занимал на школьных соревнованиях первые места. Никто не решался затевать со мной драки. Мне хотелось приобщить моего немощного друга к спорту. Я брал его на тренировки. Учил бегать на коньках и на лыжах. Заставлял подтягиваться на перекладине, на которой он висел, как немощный стручок. Однажды на него напали три хулигана, стали отнимать фотоаппарат, колотили, издевались, плевали. Я пришел на помощь. Ввязался в драку, пользуясь приемами каратэ, уложил всех троих и освободил Артура. Уставший, чувствуя, как горят на лице ссадины, я шел в подворотнях, слыша поскуливания Артура. Потом он замолчал. Потом окликнул меня: «Посмотри, какая интересная открывается картина». Я обернулся и увидел, что он стоит над открытым канализационным люком и смотрит вниз. Я подошел, склонился над зловонной дырой, стараясь что-нибудь разглядеть. Артур сзади сильно меня толкнул, и и полетел в тартарары. Чудом не сломал себе ноги, плюхнулся в гадкую жижу. Стал звать на помощь. Но Артура и след простыл. Вытащили меня подоспевшие ремонтники. Я понял, что Артур хотел меня убить. Друг, которого я только что спас от несчастья, собрался меня убить. Это было чудовищно и необъяснимо. Бросило тень на нашу детскую дружбу…

Ромул казался задумчивым. Словно продолжал размышлять над причинами давнишнего вероломства. Пытался понять подпольную сущность чужой души, столь же темной и жуткой, как канализационный люк. Был бессилен найти объяснение.

— Мой отец был охотник, пристрастил меня к этой замечательной русской утехе. В тринадцать лет у меня уже было ружье, подержанная немецкая двустволка с легкими тонкими стволами и седым, от множества прикосновений, ложем. Вместе с отцом я бывал на зимних охотах. Видел, как отец выстрелил в бело-рыжий вихрь взметнувшейся над кустами лисицы, и она легла на сверкающий снег, рассыпав вокруг красные горошины крови. На лесном болоте, под утренней латунной зарей мы стреляли уток. Срезанная отцом кряква, смугло-коричневая, с драгоценными изумрудными перьями, плюхнулась в воду и покачивалась, головой иниз. Над болотом недвижно сияла огромная заря, и медленно уплывало сизое облако дыма. Я стал брать на охоту Артура. Его родители купили ему дорогое ружье с серебряными инкрустациями, великолепный ягдташ и чудесный кожаный патронташ, который он набивал до отказа особыми, фирменными английскими нитронами. Стрелял он из рук вон плохо. Нервничал, торопился, мазал и всегда завидовал мне, когда под мой выстрел выскакивал пушистый ошалелый заяц или моя дробь сбивала с сосны красносинюю, свитую в клубок белку. Мы решили поехать на весеннюю охоту, на тягу, пострелять вальдшнепов. Эта охота не имеет себе равной. Ты выходишь к вечерней опушке, когда над лесом вьется гонкая золотистая зорька. Птицы на закате поют заливисто, неистово, по всему огромному, гулкому, по-весеннему пустому лесу. К.жая-нибудь пичуга с малиновой грудкой сядет высоко на берегу и заливается дивно, словно прощается с чудесным весенним днем. Затрещат дрозды и смолкнут, накрытые сумерками. Пролетят в стороне стремительные утки, и нет их. Ароматы холодной тяжелой земли, талых вод, невидимых, расцветающих подснежников. Темнеет, лесные вершины на угасающем небе волнуются причудливой бахромой. Загорается первая влажная божественная звезда. И вдруг — странный, таинственный звук, скрипучий, как удар смычка по виолончельной струне. На меркнущем небе возникает темный силуэт птицы — отведенные назад, заостренные крылья, круглая, чуть опущенная голова, длинный прямой клюв. Вальдшнеп плавно скользит над опушкой, вровень со звездой. Ты посылаешь в него красный, грохочущий сгусток, огненную метлу, которая сметает птицу с неба. Она падает на темную землю. Ты ищешь ее своим звериным, обостренным в ночи зрением, находишь по запаху теплых перьев, по дыму, которым пропиталось ее оперенье. Держишь на весу чудесную добычу, целуешь ржавое, черно-красное оперенье, круглый гаснущий глаз. Я взял Артура на тягу. Из благодарности он подарил мне целую пачку элитных патронов, каких я еще не видывал. Гильзы были серебристого цвета, на них красовались изображения зебры, антилопы, дикого буйвола, льва, леопарда. На донце, рядом с капсюлем, была выбита изысканная эмблема — богиня охоты Диана с луком. С такими патронами богачи-англичане ездили на сафари в Африку. Мы отправились в замечательные угодья на Карельский перешеек. Выбрали место на опушке. Встали под двумя соседними деревьями. Дождались сумерек. Было тепло, превосходная погода для тяги. Едва стемнело, как раздались скрипучие звуки. Вальдшнеп плавно летел прямо на мой выстрел. Я ударил, видел красный ворох, пролетевшую надо мной незадетую птицу. Разочарование, досада, почти горе. Но через несколько минут, словно Бог услышал мое несчастье, — еще один вальдшнеп. На светлом небе — отчетливый, длинноносый, прямо на меня. Стреляю, опять промах. Что же происходит со мной? Зачем меня Господь так наказывает? «Смилуйся, Господи!» И вот третий вальдшнеп, посланный самим Богом, — тихо, низко. Я вел кончиками стволов, помещал его над оконечностью ружья, молил Бога, чтобы выстрел удался. Грохот, красный огонь, снова промах. Из-под соседней березы выстрелил Артур, и мой вальдшнеп достался ему. Он кричал от восторга, когда гонялся в темноте за подранком. Настиг среди жухлых стеблей, как азартный спаниель. Стал перекручивать ему шею, ломая позвонки. Моему огорчению не было предела. Не было предела его торжеству надо мной. Дома я рассматривал элитные патроны — его подарок. Почти машинально откупорил один из них. И не нашел в нем дроби — только порох и несколько пыжей. Один зa другим откупоривал патроны, и нигде не было дроби, все были холостые. Он подсунул фальшивку, чтобы мне не досталась добыча. А если бы это была война? И он снабдил меня холостой пулеметной лентой, а на меня надвигалась вражеская цепь, поливая огнем? Я не сказал ему о моем открытии. Но запомнил на всю жизнь его низкое, подлое предательство…

Ромул странно улыбался, словно ему доставляло наслаждение вспоминать об этом давнем страдании. И о том, что он сохранил свое открытие в тайне, нес через всю жизнь, ожидая повода отплатить за давнишнее вероломство. Его лицо обрело призрачный лунный свет с голубоватым отливом смерти.

— В старших классах наши школьные вечера превращались и дискотеки. Я отлично танцевал — танго, румба, самба, ча-ча-ча. Но особенно любил рок-н-ролл. В этом танце мне чудилась моя будущая судьба — полет, страсть, головокружительный успех, смертельный риск. Девушки, которые приходили на дискотеку, все желали со мной танцевать. Артур не умел танцевать. Был увалень, запинался, дичился. Очень часто, когда все неистово танцевали, стоял у стены, среди разноцветных вспышек, и я успевал заметить муку на его лице. В соседней школе училась девушка Лена, очень красивая, смелая, раскованная, с чудесными, распущенными до плеч волосами и сильной грудью. Она нравилась Артуру. Он приглашал ее в кафе, водил по музеям, зазывал к себе домой. Раз он пришел вместе с ней на дискотеку. Пробовал танцевать. У него получались только унылые медленные танцы в стиле блюз. Я видел, что это ее раздражает. Когда ударил мой любимый рок-н-ролл, я пригласил ее. Мы кружились, как два вихря. Я подбрасывал ее, шручивал вокруг себя, прогонял ее гибкое страстное тело меж моих расставленных ног. Целовал ее в танце, и она мне отвечала поцелуями. Все расступились, открывая нам место. А мы, словно неистовые счастливые звери, исполняли брачный танец. Отпуская ее, я видел ее потемневшие влажные волосы, бурно дышащую грудь, счастливые сумасшедшие глаза. Успел заметить затравленное лицо Артура с огромными, полными слез глазами. Через неделю у нас проходила районная математическая олимпиада, где мне непременно нужно было получить высокий балл, чтобы поступить в желанный для меня институт.