– Взбодримся! – прокричала конферансье, блондинка-чирлидер, староватая для косичек, которыми она размахивала, изображая зачем-то ходьбу на месте. – Мы здесь сегодня боремся с наркотиками или что? Боремся! Разве мы, деловые люди, одобряем наркотики для наших детей? Ни в коем разе, не одобряем, мы категорически против наркотиков! А сами мы потребляем наркотики? Ребята, те из вас, кто сегодня присутствует здесь, верьте мне, когда я говорю: не употребляем. И никогда не употребляли! Потому что я как человек, который зарабатывает на жизнь фэншуй, не смогла бы продавать фэншуй, одурев от кокаина, потому что мое дело – различать энергетические поля, а если вы сидите на кокаине или марихуане или даже если вы пьете слишком много кофе, энергетические поля теряют четкость, поверьте мне, я знаю, я раньше курила!

Шел дневной аукцион местных знаменитостей, а местной знаменитостью становился любой простачок, настолько глупый, что говорил «да», когда к нему обращалась Коммерческая палата.

– Вот почему мы здесь собираем деньги для «КрэкуНет» и их антинаркотических клоунов! – кричала блондинка. – Таких, например, как мистер СкорПом, который во время урока рисует такую штуку, которая начинается как трубка для курения кокаина, а заканчивается как гроб. И я считаю, это очень верно!

Ларри Донфри из компании по продаже недвижимости «Ларри Донфри» стоял поблизости в плавках. Донфри был хороший парень. Хороший, но не без изъяна. Не слишком умный. Всегда загорелый. Был ли Донфри привлекателен? Симпатичен? Кто-нибудь счел бы Донфри симпатичнее его, Ала Рустена? Откуда ему знать? Нравились ли ему мужчины? Можно ли было его назвать экспертом по мужской красоте?

Нет, ни теперь и никогда прежде мужчины ему не нравились.

Да, в выпускном классе школы был период, когда его несколько беспокоило, что ему вроде бы нравятся парни, и он постоянно проигрывал в соревнованиях по борьбе, потому что вместо того чтобы концентрироваться на захватах, он всегда мысленно оценивал, болит у него в штанах от того, что у него слабый торчок, или от того, что конец вылез из ширинки; а один раз он почти не сомневался, что у него слабый торчок, поскольку его лицо было прижато к напряженным мышцам Тома Рида, которые пахли кокосовыми орехами, но после занятий, поразмыслив об этом в лесу, он понял, что иногда у него случался слабый торчок, когда у него на коленях, греясь в солнечных лучах, сидел кот; это доказывало, что у него не было никаких сексуальных чувств к Тому Риду, потому что он наверняка знал, что не испытывал никаких сексуальных чувств к коту, поскольку даже и не слышал никогда, чтобы где-то говорилось о такой возможности. И с того дня каждый раз, когда он ловил себя на том, что размышляет, нравятся ли ему парни, всегда вспоминал, как тогда, после очистительного осознания, что парни привлекают его не больше, чем коты, восторженно шел по лесу, сшибая шляпки грибов и испытывая громадное облегчение.

Зазвучала музыка, состоящая из ряда громких, глухих ударов под обрывочные женские стоны, и что-то, похожее на скрип двери, и Ларри Донфри поспешил вниз по мосткам навстречу неожиданным аплодисментам и выкрикам.

Какого дьявола, подумал Рустен. Вопли? Аплодисменты? А ему будут аплодисменты? Вопли? Он сомневался. Кто станет вопить и аплодировать лысому пузану, вырядившемуся в костюм гондольера? Будь он женщиной, он бы аплодировал и вопил при виде Донфри, парня с компактной задницей и загорелыми руками с мощными мышцами.

Блондинка, маршируя на месте, показала на Рустена пальцем.

Боже мой боже мой.

Рустен настороженно вышел из-за бумажного экрана. Никто не завопил. Он пошел вниз по мосткам. Никаких аплодисментов. Зал производил звуки, которые производит зал, когда пытается сдержать смех. Он попытался сексуально улыбнуться, но во рту у него была Сахара. Вероятно, он обнажил свои желтые зубы и то место, где десна просела.

Замерший в резком свете прожектора, он казался таким безумным, старым, одиноким и в то же время сохранившим остатки самонадеянности, что в зале воцарилось крайне неловкое молчание, неловкость, которая, не будь сбор благотворительным, могла привести к оскорбительным репликам или швырянию какими-нибудь предметами, но в данной ситуации вызвала что-то вроде жалостливого «мать моя» от ближайшей стойки шведского стола.

Рустен оживился и с облегчением в полруки махнул в направлении «мать моя», и неловкость этого его жеста – то, как он против воли выдал собственный ужас, – поспособствовала тому, что толпа прониклась к нему сочувствием, хотя за секунду до этого готова была над ним издеваться. Кто-то еще издал жалостливый «ох», и Рустен улыбнулся широкой ошеломленной улыбкой, которая вызвала волну великодушных аплодисментов.

Рустен не слышал во всем этом милосердия. Какой суперский уровень криков и аплодисментов. Он должен поклониться. Он поклонится. Он поклонился. Уровень криков и аплодисментов вырос, и теперь, на его слух, стал равен по громкости тому, что получил Донфри. Плюс Донфри был практически голый. А технически это означало, что он победил Донфри, поскольку Донфри потребовалось раздеться, чтобы добиться такого же результата, что есть у него, Ала Рустена.

Ха-ха, бедняга Донфри! Бегает в трусиках и майке, а все без толку.

Блондинка надела на голову Рустена сачок, и он присоединился к Донфри в картонной тюрьме.

Теперь, когда он умыл Донфри, на Рустена нахлынула волна любви к нему. Старый добрый Донфри. Он и Донфри были двумя братскими столпами местного бизнес-сообщества. Он не очень хорошо знал Донфри. Так, восхищался им издалека. Как-то раз весь клан Донфри зашел в магазин Рустена «Блеск былого». Жена у Донфри была красивая: хорошие ноги, стройная спина, длинные волосы. Смотришь на нее и глаз не можешь оторвать. Детишки у Донфри тоже выглядели классно, два эльфоподобных андрогина, вежливо спорили о чем-то может, об истории Верховного суда?

У каждой знаменитости имелось свое зарешеченное окно в картонной тюрьме. И теперь Донфри отошел от своего и приблизился к окну Рустена. Как благородно. Настоящий принц. Они сейчас немного поболтают. Толпа будет ревниво размышлять, о чем это приватно беседуют братские столпы. Но, просим прощения, нет: это останется между столпами. Отребье может отдыхать.

Донфри что-то говорил, но музыка звучала так громко, что Рустен частично оглох.

Рустен подался к нему.

– Я сказал, не переживайте об этом, Эд, – прокричал Донфри. – Вы молодцом. Правда. Без вранья. Пройдет неделя – никто и вспоминать об этом не будет.

Что? Какого черта? Что это Донфри несет? Он плохо выглядел? Опозорился? Перед всем городом? Нет уж. Он всех умыл. Может, Донфри был на какой-то другой планете? И что это – Донфри назвал его Эдом?

Донфри может поцеловать его в задницу. Это ничтожество. Этот сноб. Он об этом забыл. Он забыл, что Донфри – ничтожество и сноб. В тот раз когда Донфри заходили в «Блеск былого», они сразу же вышли, словно старинные коллекционные вещи Рустена были слишком пыльные и не годились для их дома, настоящего особняка на холме. И жена Донфри была ничуть не красивая, вдруг честно признал Рустен, бледная. Бледная, высокомерная, худая. А что до детей Донфри – кто сказал, что это его дети? Он их слегка отскреб. А попробуй-ка их теперь из эльфов вернуть в нормальное состояние. Кто они – девочки? Мальчики? Он правда не мог понять.