нечто обобщающее. Валялась на даче подшивка журналов «Крокодил», и на обложке одного из них, за 1959 или 1962 год, был нарисован красный корабль: на палубе стояли молодые люди с сильными и красивыми лицами, а на парусах были написаны названия городов, которые они едут строить. Вот в том числе и Комсомольск-на-Амуре. Конечно, возводили Комсомольск в основном зэки, но сама идея, что молодежь из Москвы срывается на Дальний Восток строить новые города и новую жизнь, — очень красивая, несмотря на свою утопичность. Мы могли бы назваться и «Чевенгур», но это уже слишком[118].

Для «Комсомольска» советская визуальная символика отрывается от всех коннотаций. Если в предыдущих частях статьи мы прослеживали критическую рефлексию по отношению к прошлому, политике памяти, современному настоящему, а СССР сохранял свою связь с историей, то для «Комсомольска» от Советского Союза остаются фрагменты памяти и утопичное настроение, а весь смысл, связанный с реальной эпохой, «схлопывается». Фантазия группы «Комсомольск» относится то ли к какому-то абстрактному, не вписанному в историю городу, то ли к вполне конкретному городу Москве, в котором происходит действие их песен. Обложки их записей — трамваи советской эпохи, фотографии московского метрополитена неопределенного времени — представляют собой коллажи из разных эпох; на то, что их можно интерпретировать внеисторично и ирреально, указывают также черно-белые глаза, наклеенные на лица девушек. Эта деталь как будто подчеркивает фикциональный характер тех нарративов, которые создает группа.

Характерный пример в этом смысле — клип на песню «Где мы сейчас?», снятый режиссером Еленой Ваниной. Участницы группы с помощью фантазии могут оказаться где угодно — однако поиск своего места в истории и современности по сюжету начинается с советской рюмочной. Здесь обобщенное «советское» становится тем самым не-местом, из которого можно начинать строить отношения с настоящим и будущим. В кадрах мелькают бюсты советских вождей, поет Майя Кристалинская, девушки меняют парики и оказываются то в советской рюмочной, то в центре Москвы.

Интересно, что в конце клипа череда перемещений героинь из одних образов в другие обрывается как будто по нажатию кнопки. Две девушки снова оказываются официантками в рюмочной, как если бы вокруг них с момента начала действий клипа ничего не произошло, а все приключения были сном. Таким образом, вопрос об определении своего места в мире или в истории оказывается, в сущности, утопичным, а одним из возможных ответов может быть внеисторическая фантазия. В качестве топологической координаты «Комсомольска» можно определить призрачное по своей природе советское прошлое, которого никогда не было, которое никогда не переживалось молодыми людьми, но которое при этом создает устойчивый эффект дежавю. Его потенциал и плодотворность заключается как раз в возможности нелинейно мыслить историю, мечтать не о фантастическом будущем, о котором и так много было сказано, а об ирреальном прошлом.

5. Заключение

Хонтологичная, «нечеткая, призрачная, мутировавшая, деформированная давлением наложенных на нее слоев информации»[119] память о Советском Союзе по-новому ожила в постсоветском пространстве, когда главная роль в медиапроизводстве перешла к новому поколению, родившемуся после распада СССР. Нам важно было показать весь спектр разных оттенков в отношении этого поколения к Советскому Союзу. Молодые люди могут действовать на манер Пригова и иронично эстетизировать различные повседневные клише, доводя их до абсурда так, чтобы это становилось искренним и лиричным — как это делает «Буерак». Или же — как Монеточка — создавать свою версию событий, переписывая историю так, как захочется, ведь само прошлое уже скрылось за пеленой мифов. Можно использовать СССР для социально-политической критики, где даже преувеличения и выдумки будут колкими метафорами (Noize MC). Можно зарабатывать популярность на своей постиронии и провокационных цитатах из советской истории (Слава КПСС, Бабангида), а можно через ушедшее прошлое находить лазейку в обход модерна и отправляться на поиски своей личной утопии («Комсомольск»).

Когда Светлана Бойм пишет о рефлексирующей ностальгии, она упоминает ее индивидуальный характер, невозможность объединения тоскующих (которыми для нее в первую очередь были советские эмигранты) в какую-то строгую общность — этому препятствует сам характер ностальгии. Нельзя сказать, что музыкальная индустрия вовсе перестала производить политически заряженную музыку, которая серьезно апеллирует к СССР. Здесь мы прежде всего хотели выявить тенденцию и настроение, которые воспроизводят себя в культуре после 2010-х годов, показать, как советские символы отрываются от своих означающих, а СССР становится не столько историческим фактом, сколько утопическим не-местом вне времени, открытым для творческой актуализации в настоящем.

Кристина Чернова

Советская волна: ностальгия и практики конструирования утопии

Об авторке

Родилась в подмосковном наукограде Протвино в 1996 году. Мечтала стать рок-звездой, оказалась на журфаке. Выпускница факультета коммуникаций, медиа и дизайна НИУ ВШЭ (2017) и магистерской программы «Культурная и интеллектуальная история: между Востоком и Западом» НИУ ВШЭ (2019). По утрам играет на саксофоне, днем работает редактором в научно-просветительском проекте «ПостНаука».

Музыка, о которой идет речь в статье: https://www.youtube.com/watch?v=4HTEmRYvz-s&list=PL7f_ywlsJjeOSIGtjk9TSinBG6LmUh5a7

Ностальгия — «одна из величайших поп-эмоций», констатирует музыкальный журналист и исследователь Саймон Рейнольдс[120]. Одним из ярких проявлений ностальгии в популярной музыке является ретровейв, или синтвейв, — стиль электронной музыки, появившийся в середине 2000-х годов и основанный на подражании синтезаторным стилям 1980-х и попытках воспроизвести атмосферу фильмов и видеоигр той эпохи. Локальным ответвлением этого жанра на постсоветском пространстве стал так называемый sovietwave, главная черта которого — использование элементов, ассоциирующихся у слушателей с Советским Союзом. Фактически sovietwave конструирует воображаемое советское прошлое через перенос различных культурных элементов «советского» в современный контекст. Исполнители используют аутентичные синтезаторы 1970–1980-х годов или их цифровые эмуляторы, семплируют речи советских государственных деятелей или фрагменты из советских научно-популярных теле- и радиопередач, искусственно состаривают фонограмму, добиваясь «советского» звучания. Для sovietwave характерен отрыв от политического и фиксация на науке и культуре — в результате этого историческое прошлое тут оказывается сильно романтизированным; СССР обретает черты утопического, высокотехнологичного государства, ориентированного на интеллектуальный и духовный опыт.

Я выросла в Протвино — подмосковном городке, который был основан в 1960-е годы вокруг строящегося протонного ускорителя. Для работы советских и иностранных физиков создавались максимально комфортные условия: строилось жилье улучшенных серий, в магазины поставлялись продукты и вещи, недоступные в большинстве других регионов СССР. В 1979 году в протвинском Доме ученых выступил Владимир Высоцкий: он открыл вечер песней «Товарищи ученые». В 1990-е годы часть научных программ института была свернута; с началом строительства Большого адронного коллайдера вложение в крупные установки потеряло смысл. И хотя о том, какой была жизнь в Протвино в те далекие годы, я знаю лишь по воспоминаниям старших родственников, рассказывая о его истории, я чувствую необъяснимую тоску. Образ маленького советского