Я обнаружил реку, собственно говоря, когда в нее попал. Или, скорее, промочил ноги. В тех краях Рио– Гранде шириной всего в тридцать футов. Ну, так я вылез и принялся вытряхивать воду из сапог, и тут слышу самодовольный такой голосок:

– Эй, гринго, куда направился?

Наверное, я не очень высоко подпрыгнул, потому что мгновенно развернулся бежать, но в последний момент до меня дошло: голос-то говорит по-английски, а не по-испански. Тогда я снова развернулся и впервые узрел Уильяма Чарльза Феликса, торчащего в дверях заброшенного вагона с сигаретой во рту, бутылью текилы в руке и самой гнусной самодовольной ухмылкой из всех, какие я видел в жизни. Кожаная летная куртка фасона Второй мировой, выцветшая голубая рубаха, джинсы, ковбойские сапоги и шляпа как у Хамфри Богарта.

Я ухмыльнулся во весь рот. Ну невозможно же удержаться!

Я подошел, вынул бутыль у него из руки, отхлебнул и спросил, кто же он, черт возьми, такой. Он ответил и пригласил меня внутрь. Я оперся хлюпающим сапогом на подножку и шагнул в вагон. Там было еще темней, чем снаружи.

– И что ты делаешь в этой штуке? – осведомился я.

И едва различил в темноте его ухмылку.

– То же, что и ты, свинский янки. Прячусь.

– И как эта штука прикатилась к реке? Тут же нет рельсов.

– Хороший вопрос, – забирая бутыль, констатировал он. – Вот ее спроси.

Он зажег спичку и высоко поднял ее. В вагоне имелось все для того, чтобы превратить ящик на колесах в перворазрядную лачугу: от тряпок на полу и картонной мебели до кровоточащего Иисуса на стене. Посреди всего этого сидела женщина.

Я настолько агрессивного уродства в жизни не видел.

Феликс затянул потрепанным грязным одеялом вход и после того зажег спичкой свечу.

– Кто это? – спросил я.

– Я не уверен, – ухмыльнувшись женщине, ответил он, присел на ящик и похлопал по полу рядом с собой. – Мне кажется, это ее дом.

Он указал мне на ящик рядом с собой. Я подошел и сел. Он предложил мне еще текилы. Я взял и выпил. Пришла женщина и села на указанное Феликсом место.

– Как тебя зовут? – бездумно спросил я по-английски.

– Двадцать пять долларов Америки, – сказала она и потрясла грудями.

О Боже.

Феликс забрал бутыль и залил текилу прямо себе в ухмылку.

– Мне кажется, очень интересное имя. А тебе как оно?

Мы расхохотались. Женщина тоже.

Я закурил, оперся локтями о колени и осведомился:

– А что тут, черт возьми, происходит?

– А что ты имеешь в виду? – лучась невинной радостью, спросил Феликс.

– Почему мы прячемся?

Он закурил свою сигарету, затянулся.

– Лично я прячусь затем, чтобы местные не вытрясли из меня все дерьмо. А ты?

– Да брось ты! Отчего тут такое? Почему все разозлились?

– То есть ты не слышал о сестрах Гарсиа? – странно глянув на меня, спросил Феликс.

– И что это, черт возьми, за сестры? – печально вздохнув, осведомился я.

Он рассмеялся.

– Давай отхлебнем еще по разу, и я расскажу.

Мы выпили по глотку. Затем, поразмыслив, он протянул бутыль женщине. Та чуть не оторвала бедняге руку вместе с бутылью и немедленно присосалась к ней.

– Не беспокойся, – сказал мне Феликс, тоже наблюдавший за тем, с какой скоростью пустеет бутылка. – У меня еще две.

Затем он умолк. Женщина по-прежнему пила.

– Наверное, нам хватит, – неуверенно предположил Феликс.

Когда женщина отпила четверть содержимого, Феликс отобрал бутылку и рассказал историю сестер Гарсиа.

Одной шестнадцать, второй семнадцать, обе красивые, добрые и, что самое главное, девственницы, а это в Мексике значит до чертиков больше, чем в Техасе. Они были местной гордостью, лучом света в месте, где будущее обескураживающе похоже на прошлое. Все их любили и хвастались ими.

И вдруг они убежали в Хьюстон с двумя наркодельцами-гринго.

– Но не стоит слишком уж беспокоиться, – заверил Феликс. – Завтра никто уже не будет гоняться за нами и даже не вспомнит, отчего вчера злился.

– И с чего ты так уверен? – усомнился я.

– Такое случалось и раньше.

Снаружи зашумели. Феликс задул свечу, спрятал уголек, от которого прикуривал, одним движением отодвинул одеяло, вгляделся в темноту, прислушался.

Наши пьяные друзья. Безошибочно узнаваемый гомон разозленной толпы. И близко. Мне сделалось до ужаса неуютно в старом вагоне. Я подошел к Феликсу и прошептал:

– У меня идея.

– С удовольствием выслушаю, – процедил он через плечо.

– Давай убежим.

Он повернулся ко мне и благодушно улыбнулся.

– В нормальных условиях я бы целиком «за». Отличная идея – на первый взгляд. Но куда бежать?

– А как насчет через реку? Спрячемся на излучине до утра.

Он присел на корточки, взялся за бутылку, отхлебнул, вытер ладонью рот.

– Я знаю по меньшей мере шесть причин не делать этого. И все они связаны со змеями.

– Тогда давай сделаем, что предложишь, – рассмеявшись, сказал я.

– Ну, нас могут не найти и тут. Шансы – пятьдесят на пятьдесят, – закрывая занавеску-одеяло, заметил Феликс.

– То есть ты имеешь в виду, что нас либо найдут – либо нет, – хмурясь, прокомментировал я.

Мы выпили еще по разу. Женщина выпила вдвое больше. Мы разговаривали. Женщина молчала, но то ли пятью, то ли двенадцатью глотками позже решила сменить имя на «Пятнадцать американских долларов».

Мы еще с полчаса пили и разговаривали, и имя поменялось на «Пять американских долларов».

О тщета!

Где-то на второй бутылке, после того, как толпа пробежала рядом в третий раз, причем в опасной близости, мы с Феликсом решили заключить пакт. Конечно, мы обречены, не жильцы на этой грешной земле и прочее. Потому в последние наши минуты нужно рассказать друг другу главную правду наших жизней, – ну, как пассажиры падающего лайнера.

Так мы и выяснили, что он – торговец наркотиками, а я – из наркополиции. Сейчас забавно вспоминать, но тогда я разозлился как черт. Ну, в общем, веселья не добавило. А Феликс расхохотался, ведь, по уговору, я ничего не мог бы использовать из рассказанного. Но тогда я указал, что и ему нельзя никому рассказывать про меня. Мы замолчали и выпили еще.

А потом мы сказали в унисон: «Да ну его на хрен». И расхохотались.

Весело.

Странно то, что я вообще удивился. Ну кем еще мог быть Феликс, в такое-то время и в таком месте? Может, дело в том, что он не выглядел как наркобарыга. Что-то в нем было эдакое. Особенное.