Неожиданно его кто‑то затряс за плечо и весь мокрый, находясь в бреду, комиссар Балкин открыл глаза. В свете горящей свечи, он увидел небольшую комнату, покрытую сиреневыми обоями, широкую кровать с мягкими подушками и перинным одеялом. Рядом с ним сидела в ночном балахоне испуганная студентка Милевская.

— Вадик, что с тобой? Ты так кричал во сне, так кричал, — она прижала свои руки к груди и вот–вот собиралась заплакать. — Ты даже свою крысу Дуську испугал. Глянь‑ка она вон под шкаф удрала.

— Ох, моя душа, моя единственная, мне и во сне покоя нет, с контрреволюцией и беляками воюю все, — утер вспотевший лоб комиссар. — Господи, жизнь моя горемычная, меня чуть не убил один офицер. Так я его лицо запомнил, он весь такой сытый и благородный, с усами и волосы у него ежиком. Ух, ненавижу белое офицерье, встречу его — убью без суда и следствия!

Балкин тяжело вздохнул и про себя поблагодарил Всевышнего, что это был только сон. Он огляделся вокруг себя и в полумраке комнаты разглядел свою одежду и его военный спутник — Маузер. «Надо проверить патроны, а то попадешь в переплет», — решил бывший матрос.

— Чей‑то зазябла я, мой котик, подбрось‑ка поленцев в буржуйку.

— Ох, моя Александра, сколько раз тебе говорил, что нынче уже не буржуйка, а пролетарка.

Снизу с первого этажа Доходного дома «Горчичный мед» послышался шум армейских сапог по дощатому полу многокомнатного барака–гостиницы, где и снимал себе номер комиссар Балкин со своей возлюбленной Сашей Милевской.

— Ктой‑то там внизу, аль послышалось, — раздалось из коридора. В этом доме скрывались от большевиков и комиссаров много господ из бывших, а также тех, кто по какой‑то причине отстал от Армии Деникина.

Вскоре стук сапог по дощатому полу начал нарастать. Комиссар Балкин сжался, натянув на себя с головой одеяло. «Наверное пройдут мимо, — решил он. — Вон сколько в доходном доме контрреволюции прячется». Но люди за дверью не прошли, а остановились и постучали к ним.

Саша Милевская начала креститься и что‑то нашептывать себе под нос из Библии. Бывший матрос, а ныне комиссар Балкин, испытал плохое предчувствие и вспомнил слова Уполномоченного по городу Орлу Главного Комиссара ВЧК Зурич по поводу его анархического прошлого. Вот ведь, гад, сдал его столичному ВЧК. Расстреляют теперь без суда и следствия, где‑нибудь на проселочной дороге, так как он это делал сам с теми, кто сильно походил на беляков или умел изъясняться, как благородный.

— Эй, граждане хорошие, просыпайтесь, уж шесть часов на дворе, а вы все милуетесь там, — чей‑то сильный бас говорил уверенно и без агрессии.

— А чего ж вам так приспичило? — попробовал придать Балкин своему голосу уверенность и начальственность. — Поди не знаете к кому в дом пожаловали?

Комиссар Балкин распахнул дверь и увидел перед собой рослых военных с шашками и кобурами. Они были одеты в иностранные американские и английские френчи с кожаными фуражками и с красными бантами на голове. В дни революционных преобразований и начале Гражданской Войны военная форма на солдатах Красной армии, в том числе ВЧК, была самая разнообразная. Оставшаяся армейская от Царской России и кавалерии, до формы иностранных армий шла в ход в экипировке Красной Армии и ВЧК. Главное отличие красных от белых состояло иногда лишь в красной повязке на рукаве или на папахе и красным бантом на груди.

— Не вы ли будете комиссар Балкин?

— Так точно, товарищи красные военные, перед вами Владислав Балкин, бывший матрос, сражавшийся с японскими военными кораблями, в 1917 году штурмовавший Зимний Дворец, а теперь революционный комиссар ВЧК, — комиссар не успел договорить, как военные быстро вошли к нему в номер и закрыли за собой дверь. Только сейчас, когда Милевская накинула на себя длинную шаль и зажгла еще несколько свечей, Балкин рассмотрел их получше. Незнакомцев было пять человек, все они были высокие с сильными руками и по–жандармски закрученными вверх усами. Военные уверенно смотрели ему прямо в глаза, и не зная почему, но Балкин испытал страх, словно сон пришел к нему наяву.

— Мы, товарищ комиссар, из Московского ВЧК, по поводу срочной отправки драгоценностей в столицу для Управделами Совнаркома. Слыхали поди про депешу?

— Так точно, товарищи военные, так вы стало быть из Особого Отдела ВЧК? — спросил ненароком Балкин и покосился на метающийся в тени свечей шкаф. Из‑под него предательски высовывалась белая крыса со сверкающим на ее шее крупным бриллиантом.

— Товарищи, у вас и мандат имеется?

Хмурые военные, видно уставшие с дороги, не ответили сразу, а решили подождать, что скажет их старший. С кавалерийскими усиками и в красной атласной рубахе под военным френчем, он встретился взглядом с крысой и невольно с удалью и по–военному беззаботно рассмеялся.

— Мандат, говоришь, ну дела Балкин, я еще такого не видел, что бы крыса и…, — так и не договорив до конца фразу, старший чекист передал бумагу комиссару Балкину.

Тот с отсутствующим видом взял чуть желтоватую и жесткую бумагу и уперся в нее взглядом, бездумно читая, а сам думая о драгоценностях, с которыми ему предстоит расстаться: Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика. Всероссийская Чрезвычайная Комиссия по борьбе с конт–революцией, спекуляцией и преступлением по должности при Совете Народных Комиссаров. 30 октября 1919 года. N 54624. Москва, Бол. Лубянка, 11. тел. 5–25–07. Мандат. Настоящим поручается комиссару ВЧК тов. Бережному забрать все реквизированные драгоценности и золото из Наркомата города Орла. Всем оказывать содействие в скором выполнении приказа. Подписи: Комиссар, Секретарь. Печать.

— Хорошо, товарищи, — кивнул головой Балкин и сам того не желая спросил: — Как там в Москве?

Матрос–чекист встретился взглядом со старшим группы ВЧК и пожалел, что спросил. На глазах чекиста стала нарастать ненависть, причину которой так и не мог понять Балкин.

— Слушай, ты — мля орловская, ты что же думаешь, что нас сюда товарищ Дзержинский разговоры с тобой балакать направил? Одну минуту на сборы, и вперед с нами в Наркомат!

Балкин решил больше не испытывать судьбу, понимая, что как бы они не торопились, а найдут время и сверят драгоценности с описью. Вот тогда, без разговоров поставят его к стенке из‑за недостачи. Однако, было в этих военных и нечто странное, то что сразу бросалось в глаза. «Не буду больше перчить, а то как убьют меня и будут правы с таким мандатом», — решил орловский комиссар и быстро собрался, повесив на пояс кобуру с Маузером.

Уже выходя вниз по длинным полутемным коридором Доходного дома, главный из чекистов шепнул на ухо своему помощнику: — Забродов, ты остаешься здесь с Костылевым и переверни всю его комнату. Там вон на белой крысе бриллиант розоватый висел карат на 5, а уж у актриски тоже видать есть, что экспроприировать.

— Есть Ваше Высокбродие, а коли пищать начнет?

— Сам знаешь, что делать, Забродов, не ты ли душил политических в своей жандармке