Нужно ли впадать в панику?

Вдоль пруда он протрусил до своей норы, оглянулся в последний раз и спустился в уютную темноту.

За три спокойных дня он успел почти забыть о случившемся беспокойстве, когда вдруг, пересекая аллею с фонтаном, Вывей услышал этот голос снова:

— Видишь, я же говорил. Самый настоящий волк.

От неожиданности он даже остановился и, вопреки привычке, посмотрел прямо на двуногого. Тот, розовощекий и пузатый, в красной куртке и синих джинсах, сидел на скамейке довольно далеко еще с одним мужчиной — небритым, в зеленой ветровке и выцветшей шляпе.

— Смотри, как на тебя уставился, — с хрипотцой ответил второй. — Прямо как слышит.

Вывей спохватился, опустил голову, перебежал аллею до конца и, скрываясь за кустами, подобрался к излишне любопытным двуногим ближе. Но те уже поднялись и спокойно уходили к фонтану, за которым был выход на самую оживленную из улиц. Похоже, о замеченном волке они успели забыть так же быстро и легко, как и изумиться его появлению в городском парке.

Впрочем, таково свойство памяти у всех. И у людей, и у волков. Вывея печаль о погибшей подруге тоже тревожила все реже и реже. Беда осталась в прошлом. Неделя уходила за неделей, унося далекую зиму и короткие дни, весна набирала силу, все выше поднимая траву на газонах и бурьян у помоек и заброшенных свалок, крыс становилось все больше, что позволяло волку встречать закаты в сытости, а его двум малышам — быстро набирать вес.

Жизнь вновь казалась простой и спокойной, будущее — благополучным, когда Вывей, в очередной раз промчавшись через аллею и потрусив в тени кустов к каменному дому за летней эстрадой, внезапно наткнулся на едко пахнущую анисом, трясущуюся ленту, что тянулась от дерева к дереву сразу в три ряда. Не желая рисковать, волк повернул влево, двигаясь в нескольких шагах от препятствия, когда вдруг впереди послышался лай, громкие человеческие голоса, свист, и сразу множество людей и собак заступили ему путь, быстро двигаясь навстречу.

Память резануло давнишним ужасом: когда точно так же его родную стаю согнали с привычных угодий, и в грохоте оглушительных выстрелов бесследно сгинули и родители, и братья, и сестры. Вывей сорвался со всех лап, спасаясь, пока его еще не успели заметить безжалостные враги, промчался через кустарник к аллее — но и тут заметил впереди едко пахнущую ленту, повернул вдоль нее, холодея от предчувствия смерти, припустил к единственному тихому месту, где еще не появились двуногие, где еще оставалась последняя надежда спастись…

И как уже не раз случалось в последние дни — он ощутил в себе чужие, непонятные и незнакомые мысли и чувства. Очень сильные мысли и чувства. Но в этот раз они кричали, что в самом тихом месте всегда и стоят стрелки. А потому кинуться даже на загонщиков — и то надежнее и безопасней. И что справа — всего лишь лента. Да, она пахнет человеком и еще какой-то гадостью, да, она — знак присутствия двуногих врагов, признак опасности, которой следует всячески избегать. Но все равно это — всего лишь тонкая красно-белая ленточка.

Это было безусловной глупостью — но близкая гибель, страх за малышей, что рисковали остаться сиротами и сгинуть от голода, дыхание преследователей чуть ли не в затылок и мысль о стрелках впереди, уже поднимающих ружья… Все это вместе взятое, подкрепленное острым позывом, почти приказом, исходящим от странного и чужеродного мышления внутри, миг слабости — и тело словно само по себе совершило великую глупость.

Волк вдруг свернул прямо на ненавистный запах, прямо на опасность, о которой буквально кричал весь его опыт, все его инстинкты и… И перепрыгнул ленточку, едва не коснувшись ее брюхом, пулей промелькнул через аллею, промчался вдоль дорожки к кафе и затаился у постамента, под летчиком в меховой шапке и рукавицах, устало взирающим на вездесущих голубей. Возвращаться сейчас к норе он не мог — дабы на собственном хвосте не привести преследователей к логову и беззащитным малышам.

Прождав примерно половину дня, Вывей выбрался из укрытия, но все равно направился не к дому, а в обратную сторону, обогнув пруд с утками и добежав до фонтана. Здесь он опять затаился, прислушиваясь к происходящему по ту сторону аллеи. Из-под крон доносились голоса, детский смех, оттуда пахло углями, дымом, жареным мясом и хлебом. Но не было ни лая, ни криков мужчин, ни металлических лязгов, что в лесу почти всегда издалека выдают двуногих врагов. Похоже, загон, устроенный ими в здешнем куцем лесу, уже успел завершиться. И в ближайшие дни крыс там, наверняка, не будет. Охотники извели всех…

Волк уже в который раз тряхнул головой, избавляясь от ощущения, что половина его существа смеется над этой мыслью, а другая ею весьма серьезно озабочена. Он пробежался вдоль аллеи с безопасной стороны, продолжая прислушиваться и принюхиваться, и, только окончательно убедившись, что опасность миновала, отвернул к аттракционам. Он уже собирался привычным, тайным путем — мимо кустов и через камыша — пробраться в их семейное убежище, когда нос волка вдруг ощутил щекочущий знакомый запах пота — терпкий, с горчинкой… Он застыл — голова буквально взорвалась от тревоги за детей, от ощущения опасности, от ненависти к двуногим убийцам. Забыв про скрытность, волк скакнул вниз прямо с мостка, кинулся в трубу, ощущая, как запах нарастает все сильнее и сильнее, помчался в темноту и… И опять двойственность мыслей заставила Вывея поступить неправильно, не так, как всегда. Увидев впереди мокрый лист картона, он не пробежал по нему, а замер, принюхиваясь, а потом попятился.

Этого листа не было тут никогда, и ничего похожего не лежало даже близко! Причем пах он — барсучьим жиром и медвежьей мочой. Запах, что показался бы естественным в лесу — но откуда мог взяться здесь?! Часть его существа ничего не могла понять, другая — отступила, закрутилась. Заметив неподалеку мятую велосипедную раму, Вывей взял ее зубами, поднес к картону, поднял как мог высоко и разжал клыки. Ржавая железка упала, сминая коричневую бумагу — и та вдруг внезапно разлетелась в клочья! Оглушительно лязгнули, смыкаясь, железные челюсти, взметнулся стальной тросик, удерживающий капкан.

Волк кинулся дальше, к убежищу — и завыл от бессилия и острой душевной боли.

Дети исчезли. Оба малыша пропали, от них не осталось никакого следа. Даже запаха — они настолько пропитались в логове единым общим ароматом, что различить их путь в запахе своих лап он не смог бы при всем желании.

Зато проклятую горчинку Вывей очень хорошо ощущал!

Вовсе забыв об осторожности, волк выскочил наружу, покрутился в траве, помчался по дорожке, задевая людей и распугивая малышню, описал петлю, другую, вдоль аттракционов помчался назад к широкой аллее, свернул в ворота, перебежал асфальтовую дорожку, газон… И остановился. След обрывался, резко и окончательно. Так, словно враг, разоривший его дом, сел в машину и уехал. Ниточка, способная привести Вывея к детям, была жестоко оборвана… Однако в той части его существа, с которой он постепенно начал свыкаться, возникла подсказка, что оборванная нить была совсем не единственной… Понурив голову и повесив хвост, всем своим видом выражая беспородность и апатию, Вывей отправился обратно в парк, протрусил мимо колеса обозрения, забрался под скамейку за ним, влез под ветви кустов и затих, приготовившись к долгому ожиданию.