– Только не в Джханси.

«Если удача будет сопутствовать ей, я за день все достану», – написал отец.

Что касается меня, то я не могла загадывать наперед. Все мои мысли были обращены к дивану, который сейчас ехал на восток княжества лишь для того, чтобы повидаться со мной.

* * *

На другое утро Ануджа всюду следовала за мной. Она была рядом, когда я обмывалась. Она стояла на коленях в комнате для пуджи, моля, чтобы мне хватило сил произвести благоприятное впечатление. Сестра сидела возле меня, пока Авани подводила мне глаза сурьмой, красила губы и заплетала мне косу. Однако же, когда я протянула к ней руку, сестренка вдруг отстранилась. Впрочем, я понимала, чем вызвана ее грусть.

– Помнишь, как мы читали вместе «Бхагавадгиту»? – спросила я.

Ануджа не ответила.

– Помнишь, как Кришна убедил Арджуну пойти войной на своих собственных братьев, хотя сердце его к этому не лежало? Почему Арджуна сражался?

Сестра молчала, наблюдая, как Авани надевает на мои запястья зеленые кольца-браслеты. Отвечать она не собиралась, поэтому я продолжила:

– Потому что так будет правильно. Смерть его братьев спасла тысячи невинных жизней в будущем. Иногда, Ану, мы должны совершать поступки, которые нас печалят, но при этом их все равно надо совершать ради будущего.

Сестра не сводила глаз с Авани, которая тем временем достала из обычно запиравшегося сундука мамины золотые серьги и тонкое ожерелье.

Когда служанка уже собралась надеть их на меня, Ануджа вдруг произнесла:

– Можно мне?

Авани отошла в сторону. Ощутив прикосновение маленьких ручонок к шее, я с трудом сдержала слезы. Я напомнила себе, что делаю это также ради сестренки. На протяжении нескольких недель я наблюдала за тем, как Ануджа выхаживает крохотную бюльбюль, видела ее слезы счастья, когда птичка наконец улетела. Иногда птицы получают увечья и умирают, но потом возрождаются в здоровых телах. Это самсара. Однако Ануджа была слишком нежной и ранимой, чтобы рационально ко всему относиться. Потери, боль, расставания… Я должна защитить сестру.

– Посмотри в зеркало, – изумленно произнесла Ануджа. – Ты принцесса.

Она была права. Я не узнала женщину в зеркале: обрамленная золотом длинная шея и полные, ярко накрашенные губы на бледном лице. Это лицо принадлежало замужней женщине из богатой семьи, осчастливленной хорошим мужем, имевшей по крайней мере двоих детей и в перспективе – долгую жизнь, полную семейных обязанностей. Ничего общего со мной настоящей. Стоя перед маминым зеркалом, я поклялась, что постараюсь подарить Анудже будущее, которого была лишена сама.

Во дворе собрались все: отец, брамин, Шиваджи, три его сына, а также множество соседей, пришедших якобы поддержать отца, но на самом деле жаждущих увидеть дивана. Даже тетя, ее муж и дети приехали с противоположной околицы Барва-Сагара, чтобы посмотреть на то, как я буду демонстрировать свое искусство дивану. Со времени похорон мамы наш дом не знал такого количества гостей.

Женщины собрались на кухне, где Авани и бабка раскладывали на подносах угощение: сладкое молоко в глиняных мисках, нарезанные свежие фрукты, жареные молочные шарики с сиропом и шербет с розовыми лепестками. Лично мне есть не хотелось. Я сидела в своей комнате и ожидала, когда до моего слуха долетят звуки приближающейся процессии. Я не должна выходить из дома до приезда дивана. Впервые наши соседи увидят, как женщина нарушает правила пурды.

– В этом нет ничего постыдного, – заявил Шиваджи и напомнил мне: – В Джханси женщины вообще не соблюдают пурду и свободно разъезжают по улицам наравне с мужчинами.

– И такое заведено во всех больших городах?

– Нет, только в Джханси, и там это в порядке вещей.

Я согласно кивнула, но, когда пришел отец и «написал» на моей ладони, что процессия дивана вошла в деревню, сердце мое бешено забилось в груди.

«Ничего не бойся, – добавил отец. – Пан или пропал».

Он полез к себе в курту и извлек кулон из бамбука, вырезанный в форме павлина, на длинном кожаном ремешке. Украшение легло мне на ладонь.

«Сегодня ты должна стать всевидящей, как павлин с сотней глаз, – «написал» он. – А еще тебе надо уподобиться бамбуку. Под порывами шквального ветра он гнется, но никогда не ломается».

До собравшихся на внутреннем дворике стали долетать звуки музыки. Это приближалась процессия дивана. Люди во дворе вмиг умолкли. Маленькие ступни Ануджи зашлепали по коридору. Сестра пришла, чтобы позвать меня. Рука отца сжала мою руку.

– Субхкамна[38], маленькая пава! Пусть тебе сопутствует удача, – сказал он.

Я завязала ремешок на шее и опустила павлина под мою ангаркху.

– Сита! Он здесь! Диван рани приехал! – ворвавшись в комнату, взволнованно произнесла Ануджа. – Пора!

Я поспешила к двери, у которой стояла бабка с серебряным подносом в руках. В Индии гостей принято приветствовать, сделав круговое движение таким вот подносом и поднеся его поближе к голове новоприбывшего. В разных местностях на подносе лежат разные предметы, но всегда есть зажженный светильник арати и небольшой сосуд с киноварью, которой на лбу дорогого гостя делается красный священный знак – тилак.

Несмотря на все самоуверенные заявления, которые я делала, пытаясь успокоить Ануджу, сейчас, ступая по внутреннему дворику собственного дома, я волновалась больше, чем иностранец, впервые ступивший на чужую землю. Диван[39], сопровождаемый двумя дюжинами мужчин, облаченных в двубортные сюртуки западного покроя, ожидал меня за деревянными воротами нашего дома. Слуга держал над головой дивана небольшой, обшитый по краям кисточками зонтик, защищавший правителя от лучей утреннего солнца. Слуга дивана был худым, но его господин – еще худее. Учитывая, что голова у дивана была большой, мне показалось, что мужчина похож на огромный стебель кукурузы[40].

Отец встал слева от меня, Шиваджи – справа.

– Спокойно, – прошептал сосед, когда мы начали подходить к дивану.

Я держала поднос с арати так крепко, как только могла. Затем я сделала перед диваном круговое движение. Когда пришло время окунуть большой палец в сосуд с киноварью, а затем начертать тилак на челе дивана, моя рука дрогнула.

«Дыши ровно», – приказала я себе, зная, что мне придется проделать эту церемонию по отношению ко всем присутствующим здесь мужчинам.

Когда я поприветствовала каждого из мужчин, диван пересек внутренний дворик и уселся на широкой мягкой подушке желтого цвета, которую слуга положил под нашим деревом. Все приехавшие вместе с ним мужчины расположились слева от него, а жители Барва-Сагара выстроились справа. Я вместе с отцом и Шиваджи стояла посередине. Мы все трое поклонились дивану. Я ощущала на себе взгляды односельчан, которые пялились на меня, первую женщину в истории Барва-Сагара, нарушившую законы пурды… Кто знает, за сколько лет?