* * *

Три года, предшествовавшие нашей с ней встрече у Сакса, Мария обходилась без мужчин. Это не было сознательным воздержанием, скорее реакцией организма на страшное потрясение, и она долго не могла прийти в себя. Но речь не только о физическом унижении, а еще и об ударе по самолюбию. Впервые в жизни ее подвергли экзекуции. Она слишком много себе позволила, и последовавшая за этим расплата заставила ее по-другому взглянуть на себя. Доселе она могла пойти на любую авантюру, совершить самый невероятный поступок или выходку. Она же сильнее всех. Остальное человечество подвержено несчастьям и стихийным бедствиям, только не она. Какие иллюзии! Оказывается, она слабая, со своими страхами и комплексами, — словом, такая же уязвимая и растерянная, как все вокруг.

Три года ушло на то, чтобы войти в норму (насколько это возможно), и на момент нашей встречи Мария более или менее была готова высунуть нос из своей раковины. То, что она предложила свое тело мне, чистой воды случай, хотя сама она с такой интерпретацией не согласна и настаивает на том, что могла выбрать только меня и никого другого. То есть я ее приворожил. Смешно! Я был «еще одним» в ряду мужчин, такой же подпорченный товар, и, если в тот момент по какой-то причине она выбрала меня, будем считать, что мне повезло. Она сразу установила правила, которым я старался следовать неукоснительно, охотно угождая ее внезапным требованиям и прихотям. Я согласился, что мы не будем проводить вместе больше одной ночи; что я никогда не обмолвлюсь при ней о других женщинах; что она не станет знакомить меня со своими друзьями; что мы будем хранить наш роман в тайне от окружающих. Все эти ограничения меня не тяготили. Я встречался с ней в самых неожиданных местах (возле касс метро, на ипподроме у тотализатора, в туалете ресторана), я ел вместе с ней продукты одной цветовой гаммы. Для Марии все было игрой, постоянной импровизацией, и любую, даже самую несусветную идею стоило, по ее мнению, осуществить хотя бы раз в жизни. Мы занимались любовью раздетые и одетые, в темноте и при свете, дома и вне дома, на кровати и под кроватью. Мы облачались в тоги, шкуры и взятые напрокат смокинги. Мы притворялись незнакомцами и супругами. Мы играли в «медсестру и врача», «официантку и клиента», «студентку и преподавателя». Пожалуй, все это отдавало детством, но Мария относилась к подобным спектаклям всерьез — не как к отклонениям от нормы, а как к экспериментам или, лучше сказать, способам исследования изменчивой человеческой природы. Будь она более легкомысленной, вряд ли я сумел бы так долго ей подыгрывать. За это время у меня были другие женщины, но только Мария что-то для меня значила, и из них всех только она по сей день рядом со мной.

В сентябре семьдесят девятого кто-то наконец купил наш дом в деревне, и Делия с Дэвидом, вернувшись в Нью-Йорк, поселились в бруклинском районе Коббл-Хилл. Для меня это было и хорошо и плохо. С одной стороны, я мог чаще видеться с сыном, а с другой — стали неизбежными контакты с моей пока еще женой. Хотя бракоразводный процесс был в самом разгаре, у Делии вдруг появились сомнения, и она предпринимала завуалированные, слабые попытки вернуть меня. Если бы не Дэвид, я без труда отбил бы все эти атаки, но своим отсутствием я принес ему страдания и теперь казнил себя за его ночные кошмары, его приступы астмы, его частые слезы. Вина — мастер уговоров, и Делия инстинктивно нажимала на нужные точки. Так, после посещения одного своего знакомого она рассказала мне, что Дэвид забрался к нему на колени и спросил, правда ли, что тот будет его новым папой. В том, как Делия заговорила об этом, не было ничего нарочитого, она просто делилась своей озабоченностью, но после каждой такой истории я все больше увязал в зыбучих песках раскаяния. Мне совсем не хотелось к ней возвращаться, но ради ребенка, видимо, следовало вернуться, даже если мы разведемся. Интересно, что, ставя его благополучие выше собственного, я целый год как ни в чем не бывало развлекался с Марией Тернер и иже с ней, отгоняя от себя все мысли о будущем. А потом напоминал себе: личное счастье — побоку, ты отец, на тебе лежат обязательства, которые превыше всего.

От роковой ошибки, как я понял гораздо позже, меня спасла Фанни. После Уоррик-стрит, где у меня кончилась аренда, я перебрался на квартиру в Бруклине, всего в каких-нибудь шести-семи кварталах от Делии. Так получилось. Манхэттенские цены кусались, а все дома по другую сторону Гудзона почему-то оказывались в непосредственной близости от моей жены. В результате я снял обшарпанную «двушку» в районе Кэрролл-Гарденс, дешевую, а главное, с двумя кроватями — для меня и для Дэвида. Теперь он проводил со мной две-три ночи в неделю — уже хорошо, если бы не опасное соседство Делии. Стоило мне снова оказаться в ее орбите, как я в очередной раз дал слабину. На мою беду, Мария уехала из города на пару месяцев, а Сакс отправился в Лос-Анджелес писать сценарий по «Новому колоссу» — независимый продюсер, купивший права на экранизацию, пригласил его в Голливуд поработать вместе с профессиональным сценаристом. К этому я еще вернусь, а пока хочу сказать, что я остался в Нью-Йорке один, без всякой поддержки. На кону стояло мое будущее, и мне позарез нужен был человек, с которым я бы мог посоветоваться.

В один из таких дней мне позвонила Фанни и пригласила на ужин. Я ожидал, что это будет обычная вечеринка, но оказался единственным гостем. Вот так сюрприз. За все годы знакомства мы никогда не оставались вдвоем — разве что Бен на пару минут мог отлучиться из комнаты, — и разговоры всегда были общие, втроем. Я к этому привык и другой ситуации себе не представлял. Фанни давно превратилась для меня в недосягаемый идеал, поэтому казалось естественным, что мы с ней общаемся не напрямую, а через посредников. Мы друг другу явно симпатизировали, но при этом в ее обществе я чувствовал себя немного не в своей тарелке. От внутреннего зажима я вдруг распоясывался, рассказывал дурацкие анекдоты, каламбурил невпопад — словом, чтобы скрыть свою растерянность, изображал из себя рубаху-парня. Мне самому было стыдно. Я ведь не весельчак и не балагур и больше ни с кем не позволяю себе такого. Я не мог не понимать, что создаю ложное впечатление о себе, но только в этот вечер я понял, почему так маскировался в ее обществе. Есть вещи, о которых опасно даже помыслить.

Она встретила меня в белой шелковой блузке, загорелую шею украшало ожерелье из белого жемчуга. Она заметила, что я озадачен отсутствием других гостей, но никак это не прокомментировала — дескать, нет ничего странного, могут же старые друзья поужинать вдвоем. С ее стороны, возможно, это так и выглядело, но никак не с моей. Я спросил, не связано ли ее приглашение с необходимостью обсудить что-то важное. Оказалось — нет. Ей просто захотелось меня увидеть. После отъезда Бена она много работала и вчера утром, проснувшись, подумала, что хорошо бы нам увидеться. Вот и все объяснение. Она соскучилась и позвала меня в гости.

Мы начали с аперитива в гостиной — и, разумеется, с Бена. Я сказал о письме, которое получил от него неделю назад, а Фанни упомянула об их недавнем телефонном разговоре. Она не верила в реальность киношного проекта, но Бену за сценарий хорошо платили, а деньги никогда не бывают лишними. В их вермонтском доме давно пора менять крышу, пока она не обрушилась. Поговорили о Вермонте, а может, о ее музее, уже не помню. Но когда мы сели за стол, речь уже шла о моей книге. Дело подвигается, сказал я, но медленнее, чем прежде, так как несколько дней в неделю я полностью посвящаю сыну. Живем как два старых холостяка: ходим по квартире в разношенных тапочках, по вечерам философствуем у камелька с бренди и сигарой.