В иных местах и травы не было; земля пустыни словно вспухла буграми и обросла пушистой щеткой из кусочков и ниточек соли.

Соляная корка часто проваливалась и ранила ноги лошадей, а затем разъедала раны, причиняя животным невыносимые мучения.

Зато хорошо было ехать по такырам – плоским, как стол, площадкам из глины, в сухое время твердой как камень и покрытой причудливой сеткой бесчисленных трещин.

По равнине протекала река Руде-Шур, воды которой были до того солоны, что не только не оживляли берега, но, наоборот, убивали на них последние следы жизни.

– Место это зовут Долиной Смерти, – сказал проводник.

Два дня шли среди пустыни, не встречая пресной воды. На третий день, когда караван подошел к колодцу, слуга спустил в темный провал кожаное ведро на веревке. Все ниже и ниже спускалось оно, но не слышно было желанного плеска. Наконец из глубины донесся глухой стук, и слуга понял, что воды нет. Он вытащил ведро. Край его был выпачкан мокрой глиной. Только несколько дохлых тысяченожек и труп маленькой песочной змейки оказались на дне ведра.

Пришлось оставить коней без воды, а люди получили по чарке из запасной кожаной фляги.

Решено было, не останавливаясь, продолжать путь, чтобы как можно скорее добраться до города Кума.

Этот дневной переход без воды был для всех мучительным. Жара и жажда казались невыносимыми. Сильный ветер бросал в лицо путникам песок и красную пыль с дороги.

А караван все брел вперед. Юша опустил поводья и в полудремоте склонился на шею коня. Иногда странные сны проносились перед ним: громадные прозрачные чаши, наполненные до краев сверкающей влагой, журчащие ручейки, тихий и темный пруд, окруженный ивами, а чаще всего родная Волга, то спокойная и гладкая, то осенняя – темная и грозная…

– Кум виден! – услышал Юша возглас проводника.

День кончался. Солнце спустилось низко и почти касалось западных холмов, а вдалеке, на юге, за безотрадными барханами, виднелись темно-голубые и золотистые купола, тоненькие стрелки минаретов[69] и полоска темной зелени.

Путники погнали коней. Надо было достичь города засветло, до того, как стража закроет ворота. Они скакали уже по дороге мимо бахчей.

– Что скачете, как будто за вами погоня?! – кричала стража. – От конского топота все дыни потрескаются. Кто платить будет?

Как только последний вьючный конь каравана прошел под аркой башни, сзади раздался скрип и грохот: десять сторожей с трудом затворяли огромные двустворчатые, окованные медью ворота.

Отдых и вода были близко, но хмурый начальник стражи еще долго задерживал караван. Он вызывал каждого к себе в башню и допрашивал строго и подробно, откуда едет и зачем, пока Али-Меджид не сунул ему в руку серебряную монетку. Начальник сразу смягчился и приказал немедленно пропустить путников.

Рысью проскакали они по темным и кривым улицам города в караван-сарай.

Воин

Персидский рисунок XV в. Стокгольм

Раньше Кум был богатым и шумным городом. Но десять лет назад его захватили туркмены, разорили, и с тех пор Кум никак не мог оправиться. Почти весь город лежал в развалинах. Лишь на немногих улицах теплилась жизнь. На сожженном базаре торговало несколько лавчонок. Единственный караван-сарай пустовал. В те времена в Персии царили смуты и неурядицы.

Когда караван Али-Меджида отдыхал в Куме, весь город был встревожен слухами о походе главаря туркменской «Орды черного барана» Узун-Хассана. Никто не знал, куда обратит он свой меч, но в Куме уже чувствовалась общая тревога.

Одни говорили, что сыновья Узун-Хассана двинулись с большим войском на покорение Южной Персии, другие, оглядываясь, шептали, что в окрестностях Кума скрываются шайки разбойников.

Али-Меджид решил примкнуть к большому каравану. Так было все же безопаснее путешествовать.

Снова началось странствование по пескам и выжженным такырам. Маленькие серые птички, ящерицы и скорпионы были единственными обитателями этих унылых мест. Особенно много было скорпионов.

Однажды вечером Афанасий собирал верблюжий помет для костра. Отодвигая камень на дороге, он вдруг почувствовал укол в руку. Большой темный скорпион боком метнулся под камень. Рука начала быстро неметь и пухнуть, стала темно-красной, потом синеватой. С трудом добрался Афанасий до лагеря и опустился на кошму.

Юша трясущимися руками разрезал рукав, стянувший распухшую руку. Афанасий подозвал проводника. Хаджи-Якуб внимательно осмотрел ранку, поцокал сокрушенно языком и пошел к своим переметным сумам. Он вернулся с расписным ларцом, вынул оттуда щепотку порошка и насыпал его в ранку. Потом он заботливо укрыл Афанасия и что-то пошептал над ним. Спал Афанасий беспокойно, но к утру опухоль почти исчезла.

Караван пошел дальше. Пришли в город Кашан и, не задерживаясь там, отправились снова в путь.

В Кашане путники узнали, что шайки грабителей рыщут по окрестным дорогам.

Дорога шла теперь по равнинам, мимо выжженных и разгромленных деревень, вытоптанных и потравленных полей.

В деревнях не было жителей: одних убили, других угнали в неволю. Многие бежали в города – там было безопаснее.

Как-то раз караван остановился на ночлег у разоренной деревни. Кругом все было пусто и уныло. Дозорные расположились у развалин старой мечети, неподалеку от стана.

На этот раз очередь стоять ночную стражу выпала на долю Хаджи-Якуба, Афанасия и Юши. Никитин растянулся на кошме. Он лежал, закинув руки за голову, и смотрел на звезды.

– Хорошее небо у вас, Хаджи-Якуб! – промолвил он задумчиво. – Звезды большие, яркие, месяц светлый…

– Да, хорошо! – живо откликнулся Хаджи-Якуб. – Но в Ширазе еще лучше. Лучше нашего края, лучше Шираза, нет на земле! Про Шираз говорят, что похищает он сердце пришельца у его родной страны… Приходи в Шираз – сам увидишь.

Никитин помолчал.

– Отец, почему так много развалин в вашей стране? – снова задал он вопрос Хаджи-Якубу.

Тот не сразу ответил.

– Могуча была Персия – никто не смел посягнуть на нее, – заговорил он наконец. – По всему свету шла слава о величии и доблести богатырей персидских. Но исчезла наша былая сила, и терзают теперь беззащитную землю нашу чужеземцы, разоряют города, сжигают деревни и топчут поля, и нет конца бедам и несчастьям нашим.