со стуком раскатывались по мостовым всего города. Если на фоне этих слухов начальник почты еще и не явится на службу. нет, положительно, о таком не могло быть и речи.

Поэтому единственное, ради чего Колбовский согласился чуть задержаться, это была чашка горячего, как стыд, шоколада, который принесла Глаша, сверкая любопытным и немного насмешливым взглядом. Пока Феликс Янович маленькими глотками смаковал шоколад, Варвара Власовна быстро и четко пересказывала ему события минувшей ночи. Она начала было каяться, обвиняя себя в неосмотрительности, но Колбовский быстро оборвал поток ее извинений – мол, не стоит терять время. И как женщина разумная и деловая, госпожа Гривова тут же сменила тон и направление своих речей.

Но Феликс Янович вынужден был признаться, что сам он корит себя не в меньшей степени, чем Варвара Власовна. Можно было предположить, что грабитель – это не щуплый неопытный сорванец, которого легко припугнуть криком и кочергой. Однако они с Варварой Власовной излишне уповали, что выдержка подведет таинственного вора: все же для обычного человека любое преступление – это прежде всего испытание духа. Далеко не каждый способен хладнокровно забраться в чужой дом: тут нужен особый склад ума и уровень бессовестности, который по силе равен настоящему мужеству.

Варвара Власовна была обеспокоена до глубины души. Ей почему-то мыслилось, что несостоявший вор теперь будет грозить жизни Феликса Яновича. А потом она потратила не менее десяти минут, горячо убеждая начальника почты взять себе хоть какое-то оружие. Она предлагала ему по очереди револьвер своего покойного супруга, его нож для вырезания по дереву или хотя бы ее дамский, но остро заточенный нож для писем.

– Помилуйте, – морщился он. – Я с оружием дела никогда не имел и не собираюсь.

Сама идея носить с собой пистолет или нож казалась ему верхом пошлости.

Уже по дороге на почту Феликс Янович снова и снова прокручивал в голове сцену своего постыдного проигрыша. Собственная самонадеянность и наивность его удручали – он же на какой-то миг и вправду поверил, что сумел взять верх! Возомнил себя чуть ли не Геркулесом! Пот выступал на шее при одном воспоминании о такой беспечности.

Но как только Феликс Янович ступил за порог почтамта и окунулся в щекочущий ноздри запах бумаги, клея и сургуча, как стыд отступил. Это был тот привычный мир, где не нужен ни Геркулес, ни какой иной герой. Здесь был нужен он – Колбовский Феликс Янович, такой, каков есть. Почтальоны уже были на месте, обменивались цигарками и новостями. Тимофей зевал во весь рот, пытаясь пристроить голову на подоконнике, чтобы урвать еще минут пять сна. Опять, наверное, читал всю ночь напролет. Но стоило парнишке закрыть глаза, как Аполлинария Григорьевна отвесила ему подзатыльник и сурово указала на помятую фуражку. Затем ее холодный оценивающий, как у жандарма, взгляд переместился на Феликса Яновича. И тот внезапно для себя самого улыбнулся.

– Доброе утро, Аполлинария Григорьевна, – сказал он.

– У вас на лице такой… синяк! – со смесью ужаса и отвращения ответила телеграфистка. Похоже, само слово далось ей с трудом.

– Да, – покорно кивнул он. – Но по счастью, мое лицо не является лицом представительским.

После этих слов он направился в свой кабинет, ощущая, что день начался не так уж плохо. Во-первых, он остался жив, хотя были шансы на другой исход. Во-вторых, он сумел смутить Аполлинарию Григорьевну. И, возможно, оскорбленное достоинство позволит ей хотя бы полдня наказывать его молчанием.

⁂

В тот день, по счастью, почтовые дела текли без неожиданностей – по руслу, давно проложенному предшественниками Колбовского. А потому он мог время от времени отвлекаться мыслями на события минувшей ночи. Но, как ни крутил он в голове все произошедшее, два обязательных дальнейших шага были понятны еще со вчерашнего вечера: необходимо поставить в известность господина Кутилина и нужно обстоятельно побеседовать с Ульяной Гривовой.

Все это он изложил Варваре Власовне сразу же после ее неожиданной просьбы. Но вдова была крайне убедительна в своих доводах: она считала – не без основания! – что другого шанса поймать грабителя с поличным может не представиться. Возможно, уже этой ночью он обнаружит искомое. И тогда все концы канут в Лету, а ее падчерица останется единственной подозреваемой.

– Господин Кутилин, конечно, порядочный человек. Но зачем же ему рисковать своей репутацией, если можно решить дело просто? – откровенно сказала она.

И Феликс Янович, к сожалению, не нашел, что ответить.

Когда небо за окнами налилось предзакатной глазурью, стало плотным и ярким, как расписанное блюдо, Феликс Янович, наконец, поднялся со своего кресла и впервые за день покинул кабинет. Он не обедал и не делал перерывов, по своему обыкновению, но мучительная головная боль все равно лишала аппетита. Даже при мыслях об еде во рту появлялся гадкий тошнотворный привкус. Кроме того, сегодня Феликс Янович в любом случае предпочел бы терпеть голод, чем любопытные и назойливые взгляды завсегдатаев ресторанчика.

Распустив служащих и заперев здание почты, он направился прямиком к Кутилину.

⁂

Петр Осипович Кутилин уже был в курсе неудачной ловли грабителя, и ожидаемо, эта история ему не понравилась. Не менее получаса ушло у Феликса Яновича, чтобы убедить урядника в том, что подобное положение вещей сложилось совершенно случайно, и лично он не планировал никаких действий вопреки официальному следствию. Наконец Петр Осипович сменил гнев на милость и нехотя сказал, что готов поверить и выслушать версии. Впрочем, готовых версий у Колбовского не было.

– Очевидно только то, что смерть Гривова связана с пропажей чего-то ценного. И мне думается, что Ульяна Петровна знает, что именно пропало.

– Ну, это и моей собаке понятно, – буркнул Петр Осипович, – Ты попробуй эту девицу разговори! Она же как полоумная – смотрит и молчит! Смотрит и молчит, мать ее! Словно не понимает, что ей грозит! Молится целыми днями. Щеглов – тот больше на человека похожа. А она…

Махнул рукой.

– Блаженная! Такую и судить-то грешно.

– Думаю, что она вполне в здравом уме, – возразил Колбовский. – А как бы мне с ней поговорить? Сделай услугу, Петр Осипович?

– Я и так вам слишком много услуг делаю, – проворчал тот.

Однако же достал бумагу и сел писать.

Даже со своего места Феликс Янович видел, как раздраженно пляшут буквы по бумаге, выдавая едва сдерживаемый гнев и досаду.

⁂

Как и предупреждал Кутилин, разговор с девицей Гривовой оказался бесплодным. В ответ на все увещевания Феликс Янович получал лишь непроницаемо-холодный взгляд, похожий на печную заслонку. И хотя Колбовский был уверен, что как в настоящей печи за этой заслонкой бушует пламя, Ульяна стойко держала внутренний огонь при себе. На вопросы отвечала без упрямства, но коротко.

– Не знаю, о чем вы говорите, – сразу же заявила, как только он упомянул про что-то, спрятанное в ее комнате. И дальше так и держалась этой версии.

– А ведь ложь –