От нее потребовалась значительная решимость, чтобы не отступить. Мало того что отступать было некуда, но она знала,

будет роковой ошибкой показать ему, как она его боится.

Большие пальцы ее босых ног нервно впились в ковер, пока она ждала, когда же он скажет, зачем пришел. Но к ее величайшему удивлению, он не сказал ничего. Вместо этого он остановился совсем рядом с ней, протянул руку и легонько обвел пальцем чайное пятно на ее рубашке. Палец его был горячий — казалось, он прожигает тонкий муслин и прикасается прямо к коже.

Маргарет напрягла мышцы в тщетной попытке контролировать свою реакцию, и в это время его палец прошелся по едва заметной выпуклости ее груди. По телу ее побежали мурашки, и она почувствовала, что соски у нее затвердели. И что хуже, она испугалась, что он это заметил,

— Снимите рубашку, пока не простудились. — Голос Филиппа понизился до хрипоты.

— Я никогда не болею. Я переоденусь, как только вы дадите мне распоряжения на этот день. — Маргарет очень старалась, чтобы голос ее звучал ровно.

— Первое распоряжение вы только что получили. Снимите эту мокрую рубашку.

Маргарет внимательно посмотрела ему в лицо; от нее не укрылись искорки, что плясали в его глазах, и то странное впечатление, которое произвели на нее его прикосновения. Сражаться с ним было весьма трудно. Если ей придется сражаться еще и с самой собой, это будет просто немыслимо. Что с ней не так? Вопрос этот снова и снова звучал в ее смятенной голове.

Коченея от нерешительности, она смотрела, как его гибкие пальцы деловито расстегивают маленькие жемчужные пуговки. Медленно, словно смакуя свои действия, он расстегнул первую, потом вторую… пока рубашка не оказалась расстегнутой почти до пояса.

Маргарет обвела взглядом комнату, ища, как бы остановить его, но ничего не нашла. «Слова, — сказала она себе. — Борись с ним словами».

— Что вы делаете? — выпалила она и тут же вздрогнула от бессмысленности своего вопроса. Даже слепому было понятно, что он делает. И не нужно было обладать богатым воображением, чтобы сообразить зачем.

Филипп медленно улыбнулся ей, и от этой улыбки сердце у нее неожиданно сильно забилось. Он был похож на маленького озорного мальчишку, но в действиях его не было ничего мальчишеского.

— Играю роль горничной леди, пока ее нет. — Он провел кончиком пальца по ее ключице, и Маргарет вздрогнула, потому что по коже ее пробежал ток.

— Мне не нужна горничная! — Она отчаянно пыталась почувствовать злость, но ощущала только нарастающее волнение.

— А что вам нужно, госпожа супруга? — Он резким жестом распахнул полочки рубашки и положил свою широкую ладонь на ее грудь.

От его потрясающей вольности тело ее охватило вожделение. Ей казалось, она сломается от напряжения, но в глубине этого ощущения скрывалось ожидание.

— Вы так красивы. — Голос Филиппа стал глубже. — Я хочу… — Он потер ее сосок подушечкой большого пальца, и грудь ее пронзило, как стрелой, острым ощущением. И прежде чем она успела стиснуть губы, с них сорвался тихий стон.

— Так красивы…

Звук его голоса показался Маргарет завораживающим. Казалось, он наполняет ее слух так же, как прикосновение его руки к ее груди наполняет ее рассудок, заглушая разум и здравый смысл.

Филипп медленно опустил голову и поцеловал нежную выпуклость ее груди.

У Маргарет пересохло во рту, руки задрожали, по ним побежали мурашки. Ей хотелось… «Но мысли разлетелись, когда он коснулся кончиком языка ее соска. Ей показалось, что тело пылает, подожженное нарастающим желанием, глубина которого приводила ее в ужас. Не следовало позволять ему делать это. Надо остановить его. Остановить сейчас, пока она еще может хоть как-то управлять своими эмоциями.

Вырвавшись наконец из рук Филиппа, она испуганно смотрела на него. На скулах его горел яркий румянец, а в глазах была странная пустота. Словно он смотрел куда-то в глубь себя, а не на окружающий мир.

Нет! — выдохнула она, когда он снова потянулся к ней. — Не нужно!

Она видела, как в глаза его медленно возвращается сознательное выражение, и надеялась, что он услышит ее слова. Если же нет… Она содрогнулась. Если он решил овладеть ею, здесь некому его остановить. Даже если она закричит, никто в доме не осмелится вмешаться в то, что происходит между мужчиной и женщиной, которая считается его женой.

— Почему же нет? — Слова его прозвучали, как бы слившись в одно, но все же Маргарет почувствовала облегчение.

Он не стал бы отвечать, если бы намеревался взять ее силой. Он просто сделал бы это. Придерживая рубашку, она пробормотала:

— Потому что я этого не хочу.

— Не лгите! Я чувствовал, как ваше тело дрожит от желания. Он оторвал ее пальцы от рубашки, распахнул ее и накрыл грудь Маргарет своей рукой. Ладонь его казалась жаркой и шероховатой по сравнению с ее мягкой кожей. Ощущение было почти невыносимым.

— Я чувствую, что сердце у вас трепещет как пойманная птичка. — Он опустил руку и с недоумением посмотрел на нее. — Вы не хотите не самого акта. Так в чем же дело? Или я забыл упомянуть, что охотно заплачу за возможность насладиться вашим телом? Презрение, исказившее его черты, уязвило ее. Он повернулся и направился к двери, ведущей в коридор.

— Будьте внизу через пятнадцать минут.

Маргарет увидела, как за ним захлопнулась дверь, и рухнула на кровать. Она задыхалась, голова у нее кружилась, словно она долго бежала под жгучим летним солнцем. Она заглатывала воздух в тщетной попытке прийти в себя. Но ничто не помогало. «Почему? — стучало у нее в голове. Вопрос этот причинял ей почти физическую боль, разбивая ее чувство собственного достоинства. — Почему я реагирую на него таким образом? Что такое есть в Филиппе Морсби, что ее тело вдруг стад чужим для нее, чужим, обладающим своей собственной линией поведения, отрицающим здравый смысл и даже самосохранение? Может быть, Филипп наделен каким-то странным свойством, которое она никогда еще не встречала в мужчинах? Или это она обладает каким-то дотоле неведомым а качеством, которое делает ее такой податливой?

«Неужели в моем нравственном воспитании что-то упущено?» — подумала она, холодея. И не важно, что она столько времени пытается разумно объяснить свою податливость: поведение ее просто неприлично. Маргарет приходилось признать этот отвратительный факт. Ни одна женщина, достойная уважения, не должна вести себя так ни с каким мужчиной, не говоря уже о мужчине, которого она совершенно не знает. «Bee это слишком глубоко, слишком бесконтрольно, слишком… эмоционально, — думала она, переживая происшедшее, — а ведь я никогда не была эмоциональной». Всю свою взрослую жизнь она гордилась своими логичными поступками и вот вдруг оказалась вовлеченной в ситуацию, в которой логика совершен» беспомощна.

Единственное, что она могла констатировать хоть сколько-то определенно, — это то, что, как бы ни были ей приятны поцелуи Филиппа, само по себе это очень плохо. Это усложняет и без того запутанную ситуацию, в которой она оказалась и по сравнению с которой гордиев узел выглядит чем-то вроде детской головоломки.