(Аплодисменты в зале. Крики "Виват, Россия!")

Кто мы, взвалившие на себя бремя народной борьбы за будущее России? Кто дал нам право? Никто! Никто не вправе дать или отнять у меня право любить и защищать свою родину. Никто не вправе учить меня, как мне жить и служить своей родине! Есть только я, Родина и Бог. Если дела мои угодны Богу, цветет моя Родина. Если я отклонился от пути истинного, Господь карает, посылая страдания моей Родине. А у какого истинного патриота не зайдется от боли сердце, если страдает Родина?

Поэтому, я говорю вам, пока с нами Бог, пока наши сердца отданы России, нет и не может быть для нас преград. Нет таких врагов, которых мы не разбили бы наголову во славу России! (Аплодисменты. Крики с мест "С нами Бог и Россия!")

Сказано, "время войне и время миру". Наш бой еще не окончен. Но настала пора вернуть мир на нашу землю. Потомки не простят нам, если мы уйдем, почив на лаврах победителей, оставив им поруганную и опаленную русскую землю. Нет, земля русская испокон веков рожала и рожать будет самое лучшее, что способно родиться в этом грешном мире. Лучший хлеб, лучшие леса, самые могучие реки. И лучших детей. Сыновья и дочери России, настала пора отстраивать и обживать нашу землю!

В народе говорят, ломать – не строить. Но разве мы ломали? Разве мы покорежили, продали и испоганили то, что поколения русских людей собирало по крупицам? Не мы осквернили и разорили наш дом. Не мы! Но кому, как не нам, его восстанавливать?! В этом теперь наша задача. В этом наш подвиг во славу России.

Идите в народ. Народ русский велик вековой мудростью. Слушайте его, как слушаете свое сердце. Живите его чаяньями. Встаньте рядом с теми, кто пашет и жнет, кто плавит металл и добывает уголек, кто учит наших детей и выхаживает страждущих. Встаньте рядом с теми, кто скромным ежедневным трудом умножает славу и силу России! Работы хватит на всех. Везде нужны ваш молодой задор и верность делу, как в годы кровавого хаоса потребовались ваш верный глаз и твердая рука.

Пусть кто-то успел унести ноги, сбежал поближе к награбленному. Господь и народ еще покарают их. Пусть кто-то кривится, глядя вслед вашим колонам, в марше проходящим по улицам. Россия для них лишь место жительства. Господь уже покарал их, лишив великого дара любви к родине.

Вы – другие. Вы избраны для великого дела служения Родине.

С вами благодать Господня и крест веры Его! К вам обращены мольбы и надежды народа русского.

Помните девиз нашего Движения: "Родина – это судьба"! С этим девизом вы боролись и побеждали, с ним вам и возрождать Россию!

Ваша судьба – Россия! Будущее России – в ваших руках!

Родина – это судьба!

(Шквал аплодисментов. Крики "Родина – это судьба!", " С нами Бог, Россия – с нами!")

* * *

Старые львы

Потолок был девственно чист. А ведь где-то там должен быть микрофон. Не зря же Решетников маячил именно здесь, на самом краю ковра.

«Я не паникую, я просто проверяю версию. Решили "дать понюхать микрофон", паразиты? Может быть, может быть. Во всяком случае, объяснимо. Не стоит из-за такой ерунды портить себе нервы», – подумал Салин.

Он с удовольствием смахнул с носа очки. Если не считать возможности прятать взгляд и необходимой по статусу респектабельности, от них было мало толка. Даже наоборот, от тяжелой роговой оправы, будь проклят тот, кто опять ввел эту моду, к середине дня тяжестью наливалась переносица, от темных стекол ломило глаза, но приходилось терпеть.

Кто-кто, а Салин знал цену имиджу, великому умению быть своим и тонко чувствовать дистанцию, не накапливать ошибок по мелочам, а тем паче не давать себя провести по-крупному. Сколько раз он становился свидетелем падения человека, лишь на миг позволившего себе стать смешным.

Как умный человек, он отдавал себе отчет, что карьера в его среде – субстанция метафизическая, неповторимая и невосстановимая. Играя на симпатиях и отвращении, успевая пригнуть голову, когда сшибались большие, успевая сделать ставки, когда нежданно шли в рост мальнькие, успевая отскочить, когда летели вниз зарвавшиеся, он упорно шел, карабкался, перескакивал через ступени, но все время – вверх, только вверх, иначе, все теряло смысл, а век человеческий все еще "три по двадцать и десять лет", и какая потом разница, где тебя после всего бросят в землю – на Новодевичьем или у Стены, или, как безродного, ночью – в овраг, да известкой сверху посыпят.

А раз так, надо стараться быть наездником, сжимающим узду, погонщиком, не жалеющим кнута, ведущим, тянущим за собой безропотного ведомого, только это дает смысл в бессмысленном кружении к последней точке, за которой лишь огонь крематория и нелепая фарфоровая посудина, брошенная в яму.

Только Власть способна выделить тебя из безликой массы смертных, лишь Ей одной позволенно превратить тебя в бессмертного, заставив всех: и близких, и врагов идти за твоим гробом, преклоняясь не перед тобой, а перед неведомой частичкой Ее, что на злобу и зависть живым, последний раз подчинив других своей воли, уносишь в могилу.

«Господа-товарищи, ваши мотивы мне понятны. Даже не мотивы, а мотив. Один он у нас на всех. Лежит на самой поверхности, и только по недоумию или из пошлого политеса, словно на банкете начальник сверкает расстегнутой ширинкой, а все глаза отводят, никто не посмеет сказать об этом вслух".

Он прошелся по кабинету. Мягкий ковер гасил звук шагов. Встал у большого окна. Стекла давно заменили на пуленепробиваемые, ни один звук не проникал в огромный кабинет. Решетников со свойственным ему юмором прораба северной стройки, в первый же день щелкнул ногтем по стеклу и авторитетно произнес: «Во! Как в дурдоме имени Кащенко, только щами за обедом еще не умываемся. Но если так пойдет, то скоро будем!»

Внизу мок смертельно больной город. Шпили остоверхих небоскребов резали низкие, сочащиеся дождем тучи.

Отсюда, с высоты Воробьевых гор, были отчетливо видны грязно-черные проплешины среди плотной поросли крыш. Остывшие пожарища, которые еще не успели застроить сборно-блочными времянками. В череде домов, вытянувшихся вдоль магистралей, как в стариковской челюсти, зияли прорехи. Рухнувшие дома. Сами собой, без особых причин.

«Вот он – наш общий мотив!»

Салин очетливо помнил, как все началось.

Политики еще делали державные лица, а ведущие на ТВ еще блудливо улыбались, заканчивая сводки с места очередного стихийного бедствия: «Принимаются все необходимые меры. Будем надеяться, все будет хорошо».

Смерч в Самаре. Полностью обесточенный город, до первых этажей залитый волжской водой, принесенной смерчем.

Мурманск – шквал силой до десяти баллов. Десять минут стихии – и город раскатало, как после бомбежки. В Северодвинске шторм и ураган разрушил то, что еще осталось после конверсии от знаменитых «Звездочки» и «Севмаша». В Оленьей губе разбило о пирсы и затопило подлодки, не успевшие выйти в море.