Дело было сделано, пора было уходить.

Он откинул тяжелую гардину и беззвучно распахнул окно.

Дождь тихо барабанил по подоконнику. Где-то на Гоголевском взвизгнула и затихла сирена.

И тут…

Это не был обычный страх. И не привычное чувство опасности; к нему быстро привыкаешь и живешь с ним, главное, не перейти грань, многие срезались – одни вдавались в бесшабашность, другие зажимались, съеживались изнутри – и те, и другие рано или поздно делали ошибки и погибали. Сейчас было другое. Было явственное чувство сжимающегося кольца.

Оно шло отовсюду: от папки, прижатой к бедру, от стен кабинета за спиной, даже привычная и столько раз спасавшая темнота за окном стала непроницаемой, как черное стекло. Она не хотела впускать в себя, укрыть своим пологом от чужих глаз, увести тайной тропкой в безопасное место, тщательно затерев за тобой следы.

Он обострившимся чутьем ощущал исходящую из темноты враждебность. Она предала его, теперь она прятала в своей черной утробе его смерть.

Когда-то Максимов натаскивал его на выработку "чувства врага". Отдавало восточной мистикой, но результат был. Юрка научился шестым чувством, нет, самим нутром чутко улавливать приближение противника.

Макс тогда сказал: «Когда это ощущение сдавит тебя со всех сторон, назовем это "чувство кольца", знай, ты исчерпал свой лимит удачи, настала твоя очередь отдать долг убитым перед тобой. Найди в себе силы и сделай то, что ты должен сделать. Просто настал твой черед умирать, что тут поделаешь».

Юрка отстегнул от ремня короткий фал, перехлестнул через трубу батареи. Кошкой вспрыгнул на подоконник, постоял, прислушиваясь, и мягко толкнувшись, прыгнул в темноту …

…Не дойдя несколько метров до подворотни, он замер. Впереди была смертельная опасность, он почувствовал это кожей. Еще можно было вернуться назад, чутье подсказывало, что несколько минут у него еще есть.

«Успею, – решил он. – Опять Макс был прав, черт его дери! Ладно, будет вам, гады, подарок на прощанье. Обхохочетесь!»

Он сдвинул сумку на поясе и быстро, хоронясь в тени, пошел назад по переулку.

* * *

Оперативная обстановка

Контроль радиоэфира

частота: 441

время: 02 часа 32 мин.

пеленг: квадрат 12-22 (9)

– "Четверка ", ответь "седьмому".

– На приеме!

– Я его потерял. Где он, видите?

– Пошел назад. Свернул за угол.

– Какого хрена он, как вошь на волоске…

– Я – "первый". "Четвертый" и "седьмой", а ну заткнулись, мудачье!

– " Четвертый" – "первому". Вижу объект! Идет назад.

– Принял. Внимание всем, начинаем. " Второй", перекрыть ему отход. Полная тишина в эфире!

* * *

Опять та же подворотня. Юрка заставил себя сделать шаг вперед.

Как-только поровнялся с черным проемом, впереди в переулке вспыхнули фары. Ослепленный, он инстинктивно метнулся в темноту подворотни, срывая "стечкин" с предохранителя. Рявкнул ревун, и он не услышал хлопка за спиной. В нос ударил приторно-сладкий запах.

«Газ! Ну, суки…» – Юрка хотел развернуться и дать очередь в круговую, но ноги заплелись, и он упал.

Чьи-то сильные руки вдавили тело в землю.

* * *

Оперативная обстановка

Протокол

допроса подозреваемого

(фрагемент)

Вопрос. Назовите себя.

Ответ. Соловей.

Вопрос. Это фамилия?

Ответ. Кличка. Этого достаточно. Остальное узнаете сами.

Вопрос. Напоминаю, что нарушение режима само по себе является серьезным правонарушением. Не усугубляйте свою вину отказом от сотрудничества со следствием.

Ответ. Я хочу в протоколе идти под кличкой. Меня зовут – Соловей.

Вопрос. Как вы объясните свое нахождение в районе непосредственного президентского управления г. Москвы без надлежаще оформленного пропуска и в нарушение комендантского часа?

Ответ. Пришел по делам.

Вопрос. По каким делам?

Ответ. Я выполнял задание.

Вопрос. Какое задание?

Ответ. Ликвидировать Карнаухова.

Вопрос. Кто такой Карнаухов?

Ответ. Член президентского совета, функционер Движения "Родина".

Вопрос. Если это самооговор, Соловей, то имейте в виду, что убийство государственного служащего такого ранга по регламенту мер Особого периода карается расстрелом.

Ответ. Не пугай. Запишите или запомните: я – позывной "Соловей", привел в исполнение приговор трибунала. Карнаухов ликвидирован. Больше я ничего не скажу.

Ретроспектива

Дмитрий Рожухин

Дмитрий пнул неподвижное тело.

– Пофигу, Митяй. Спит, как сурок. И еще минут пятнадцать проваляется.

Они, почему-то окрестили его Митяем. Авторитет и право отдавать приказы признавали, но упорно именовали по-своему. Люди Владислава, всем давно за сороковник, молчуны и отличные исполнители, ему нравились своей обстоятельностью и неизвестно где и когда приобретенным профессионализмом. Работали классно, хотя, как он знал, ни дня в "конторе" не служили.

– Проверили? – Дмитрий закурил, спрятав сигарету в кулак.

– Да. Пустой. Может, что-то мелкое не прощупали, но крупных предметов нет. Только оружие. Не хе-хе тебе, "стечкин" с глушаком. Все, как у людей.

Черный комбез боевик снинул где-то по дороге, сейчас на нем была легкая ветровка, темные свитер и джинсы.

– Проверьте, может, флэшка есть, должно же быть что-нибудь. – распорядился он.

«Артель "Напрасный труд"! Не было у него времени переснимать документы. Подстраховаться, конечно, надо, но результата не будет, я уверен».

Дмитрий отошел в сторону от оперов, присевших на корточки и в четыре руки быстро обшаривающих все швы на одежде лежащего на земле человека. Вход в подворотню сторожил Владислав.

– Что скажешь, Дима?

Рожухин досадливо поморщился.

– Одна радость, что это точно Соловей. Правда, раньше за ним самодеятельности не замечалось. Ты тоже догадался, что он что-то вынес с адреса?

– Что у Карнаухова брать, кроме бумаг? Папку, скорее всего, и прихватитил. Или конверт какой-нибудь. Дискета исключается, у покойника был технический кретинизм. – Владислав сплюнул. – Ясно-дело, сбросил, сука, по дороге. Что делать будем? Долго здесь оставаться нельзя. Скоро смена патрулей. Новые для согрева потопают по улицам, можем нарваться.