— Клянусь Богом, я сохраню вам жизнь!

Поколебавшись, друзья вложили мечи в ножны, не привыкшие нарушать клятвы, они поверили. Потому не захотели обратить внимание, как кольцо вокруг них сжалось плотнее и им начали крутить руки и отбирать оружие. Они не сопротивлялись — нарушивший клятву теряет честь, таких не делают вождями. Ромей приблизился к ним.

— Мне приказали убить всех, кто видел это, — он кивнул в сторону порушенного стана, — но рабы молчат так же, как и мёртвые, только рабы ещё приносят прибыль.

Хальвдан рванулся из цепких рук.

— Ты обещал нас отпустить!

— Я обещал лишь сохранить вам жизнь, — возразил ромей, — помните моё великодушие...

Их продали на корабль хорезмийскому купцу, плывшему в Трапезунд. Если рабство можно назвать везением, то им повезло: в Трапезунде их не разлучили, а продали вот этому купцу, Никите. С тех пор прошло чуть более месяца.

На палубе засуетились, увидев на окоёме чужой корабль. Из-за высокого борта гребцам не было видно, и Хальвдан приподнялся со скамьи, хлёсткий щелчок плети над головой усадил его обратно.

— Что там? Успел рассмотреть? — поинтересовался Станила.

— Лодья, похожая на русскую.

— То-то они засуетились, — злорадно усмехнулся славянин, — это тмутараканцы, сейчас ромеям достанется!

Плеть надсмотрщика засвистела чаще, в умелых руках она могла нанести серьёзное увечье, пока только пугала. Впрочем, рабы не умели грести, когда их хозяевам угрожала опасность.

Византийцы вооружались, готовились к битве. Никита всё тревожнее оглядывался на лодью русов. Нет, не уйти!

— Стой! Послушаем, что скажут, — безнадёжно махнул рукой Никита.

Воины распределялись вдоль бортов, каждый на своё место. Тмутараканский корабль, легко, будто птица, летевший по волнам, внезапно остановился на расстоянии полёта стрелы, хищным носом нацелив скафу в правый борт. Из-за щитов на лодье русов, прикрывающих гребцов, запоказывались головы в клепанных шлемах с любопытством рассматривающие противника.

На носу, на почётном месте, стоял парень лет семнадцати. С той уверенной небрежностью, что отличает бывалого воина от глуздыря, он облокотился на голову зубастого животного, что украшала его корабль, и окрепшим и уже охрипшим в морских походах голосом прокричал по-гречески:

— Меня зовут Икморь, сын Володислава, князя Тмутараканя! А вы кто, с какой целью и куда путь держите?

Впрочем, молодец мог бы и не представляться — кто же не слыхал о Тмутараканских разбойниках — русах, нагло хозяйничающих на море, которое не должно им принадлежать! Ведь кому-то везло, и его не грабили, ещё не грабили тех, кто был из Херсонеса или ходил под рукой русских князей. Никита до боли вцепился в верхнюю бортовую доску, злость на сосунка, говорившего с ним, была бессильна.

— Я Никита, купец из Трапезунда, плыву в Херсонес! Что вы хотите?

С лодьи не мешкая ответили:

— Тридцать мелиарисиев за охрану вас от разбойников!

Стоявший рядом с купцом его помощник Малх дерзко ответил:

— Херсонес недалеко уже, а разбойников мы не видели!

На лодье обидно засмеялись:

— Это потому что мы вас охраняли незримо!

Тридцать мелиарисиев — сумма небольшая для небедного купца, к тому же с них на обратном пути уже больше не возьмут, если правду говорят о чести тавро-русов.

Пока собирали деньги, Никита разглядывал юного предводителя. Он был без шлема, не боясь случайной подлой стрелы, тем самым выражая презрение к смерти. Впрочем, воины, стоявшие рядом и зорко следившие за ромеями, были готовы в любой миг заслонить своего вождя. Голова руса по их странному обычаю была обрита наголо, только над левым ухом, подчёркивая знатность рода, был оставлен клок светлых волос. Кожаный мешочек с выкупом полетел в сторону Тмутараканской лодьи. Парень проследил взглядом за его полётом и скрылся за бортовыми досками, чтобы лично пересчитать выкуп. Вскоре появился вновь и, обнажив в улыбке на загорелом выдубленном морским ветром лице белые зубы, сказал:

— Всё верно. Прощайте!

Лодья ловким поджарым зверем развернулась кормой к скафу и побежала прочь. Станила тяжёлым затравленным взором взглянул на Хальвдана, смотрящего вслед уходящей вместе с надеждой о свободе лодье, и, яростно скрипнув зубами, рванул весло, вымещая злость на неповинном дереве.

К вечеру прибыли в Херсонес. До заката был ещё по меньшей мере час и на пристани царила суета. Никита быстро договорился, чтобы их пропустили и начал спешную разгрузку — успеть до темноты.

Рабов, тех, кто обессилел, куда-то повели, остальные принялись таскать тюки и сундуки. Станила, сойдя на берег, не сразу заметил русские боевые лодьи — только когда услыхал весёлую родную речь кметей, грузивших их. Это говорил дом, говорила свобода. Кмети сейчас погрузятся, пойдут к себе в молодечную, будут рассказывать байки, подшучивать друг над другом, не ведая, что недалеко от них есть он, Станила, раздавленный неволей, о которой эти весёлые воины знают только понаслышке. И вот совсем близко он приметил молодого боярчонка, князя ли, отличающегося от своих людей лишь белизной одежды и шёлковому шитью по нарукавьям. Он о чём-то беседовал с таким же молодым, может, чуточку постарше, греком, иногда что-то выкрикивая своим.

— Чего встал?

Грубый оклик надсмотрщика заставил очнуться. Он вдруг увидел себя со стороны глазами русских кметей, не обративших внимания на раба. Да, он раб и останется им вечно. У него не будет жены, сыновей, что украсят никому не нужную теперь старость, он не будет радоваться со всеми на праздниках во имя богов, пить пиво и состязаться с ражими молодцами, показывая свою удаль. Не будет этого и многого другого. А будет чёрная отупляющая работа и плата за неё — полуобглоданная кость к концу дня и мутная похлёбка, от которой отворачиваются даже бродячие собаки.

И так же, словно во сне, он сбросил тюк, развернулся и, поднырнув под ударившую его плеть надсмотрщика, ударил того в лицо. Надсмотрщик отлетел на добрых две сажени, больше не вставая, но так и не выпустив из руки длинной плети. Остальные надсмотрщики действовали быстро и слаженно: одни защёлкали плетьми, подгоняя разинувших рты рабов и быстро затушив тем самым сверкнувшую искру бунта, двое бросились к Станиле.

Назад дороги не было — наказание будет суровым. Кривич побежал к знатному русу настолько быстро, насколько позволяла сковывавшая ноги цепь.

— Спаси, господине!

Плеть надсмотрщика подсекла рабу ноги и Станила упал наземь. Один из надсмотрщиков обратился к русу:

— Прости, господин, мы накажем его!

Рус, быстро оценив происшедшее, поднял вверх руку, останавливая уже взявшего за шиворот и тянувшего вверх Станилу надсмотрщика. Он приблизился к невольнику, сказал:

— Я Святослав, князь русский, ты кто таков и почему я должен спасать тебя?