— И он хочет получить значительную ее часть, но не имеет права ее требовать как младший сын?

— Не имеет права, потому что он внебрачный сын, — ответил Раймон. — Этот мой так называемый брат, Гильем, говорит, что знает законы и может помочь мне потребовать мою собственность. Он надеется, что если я добьюсь своего, то могу разрешить ему жить вместе со мной — возможно, сделаю его управляющим этой собственностью. Говорит, это его вполне бы устроило.

— Я доволен, что услышал эту историю, — заговорил Исаак, — иначе мне пришлось бы считать, что двое людей, никак не связанных родством, похожи друг на друга, как два семечка в одном яблоке, и что они по чистой случайности одновременно приехали в один город. Однако, если они братья, и более бедный узнал, что живет более богатый, это не такая уж тайна.

— Думаете, он искал меня?

— Я уверен в этом, — ответил Исаак. — Что вы знаете о своей семье?

— Ничего. Мой отец был известен как Форастер, чужеземец, и меня назвали Раймоном Форастером. Мою мать Гильем называл как угодно, только не по имени, чаще всего «эта богатая шлюха, твоя мать».

— Вы не спрашивали приемных родителей, что им известно о настоящих?

— Насколько помню, нет, — ответил Раймон. — Я был счастлив, живя с ними, хотя мой отец исчез.

— Были вы расстроены его исчезновением?

— Не думаю. У приемных родителей я был как сын, хотя фамилия Форастер пристала ко мне. Думаю, вскоре я перестал пытаться вспоминать о прежней жизни и сосредоточился на том, чтобы чего-то добиться в нынешней. За три года до смерти старого короля женился на молодой вдове с маленьким сыном. Я знал ее с тех пор, как приехал в этот город, и женился бы раньше, если б разрешили ее родители. Она была хорошей, красивой женщиной, ей принадлежали луга и виноградники. Десять или двенадцать лет спустя унаследовала собственность неподалеку отсюда. Поскольку земля была давно запущена, требовала трудов и внимания, мы сдали в аренду землю на западе и приехали сюда. Упорно работали и преуспевали. Я никогда не думал о родной семье, о раннем детстве, пока не начались эти сны.

— Вы не думали о последствиях вашей истории, если предположить, что она подлинная? — спросил Исаак.

— Думал, — ответил Раймон, — но моя совесть чиста, и мое поведение может выдержать любую проверку.

— Может быть, ваш отец еще жив?

— Если да, он наверняка старик.

— Стариков не так уж мало, — сказал Исаак. — Но я думаю, что если жив, то пришел к какому-то соглашению с церковью. Могли ваши приемные родители быть заподозрены в ереси?

— Никоим образом. Они были благочестивыми людьми, каждую неделю непременно водили меня к мессе. Видимо, знали о моем происхождении и старались, чтобы никто не заподозрил во мне сына еретика.

— Думаю, теперь, когда этот Гильем появился в вашей жизни, вы уязвимы для подобных обвинений. Думаю также, что вам в этих делах нужно более надежное доверенное лицо и более сильный защитник, чем я, раз вы оказались в этом болоте.

— Что вы мне посоветуете?

— На вашем месте я бы поговорил с епископом, у него очень тонкое чувство политически возможного. А тем временем мы должны постараться восстановить ваши силы. По прикосновению к вашим рукам могу сказать, что вы похудели. И в вашем теле дрожь изнеможения — я ощущаю ее и слышу в вашем голосе. Дела становятся хуже, так ведь?

— Я чувствую себя больным, сеньор Исаак. Или усталым, слишком усталым, чтобы жить, эти жуткие сны как будто ведут меня к смерти. Появление брата с его отвратительным рассказом стало последним ударом. Как могут быть мои сны такими скверными? В них моя мать, преданная, беспомощная, тянется ко мне. Это он преследователь, тот, кто вселяет в меня ужас. Разве не так?

— Похоже на то, — сказал Исаак. — Думайте о других вещах, а я испробую новую смесь для улучшения вашего аппетита и успокоения духа.

— Как чувствуете себя, ваше преосвященство? — спросил Исаак, когда его проводили в кабинет епископа.

— Колено опять беспокоит, несмотря на прекрасную погоду, — ответил Беренгер. — Бернат, видимо, думает, что я слишком много времени провожу здесь, выслушивая жалобы людей, и мало бываю на свежем воздухе.

— Возможно, отец Бернат прав, — сказал Исаак, — но давайте обследуем вашу ногу, посмотрим, что она нам поведает.

Из темноты появился слуга епископа со скамеечкой для ног епископа и низкой скамейкой для Исаака. Исаак нашел к ней путь, потянулся к ноге его преосвященства и принялся, начиная с пальцев, ощупывать и массировать ее.

— Исаак, говорят, вы пользуете Раймона Форастера, — сказал епископ.

— На сей раз говорят правду, ваше преосвященство.

— Я хорошо узнал его, когда только приехал в эту провинцию, — сказал Беренгер. — И по мере того, как узнавал, стал считать его хорошим человеком. Славным, хорошим. Он мне нравится, Исаак. А мне нравятся далеко не все люди. Почему-то я редко вижу его в последнее время, — добавил он. — Но отношусь к нему с уважением.

— Я нахожу его в высшей степени достойным и честным человеком, — сказал Исаак. — Притом интересным.

— Знали вы, что о нем говорят, будто он по материнской линии внук или правнук старого графа де Фуа? Спешу добавить, что он не утверждает этого. Мы никогда не обсуждали такие вещи в наших разговорах. Я однажды спросил его, он ответил, что не имеет понятия. Сперва это его, как будто, развеселило, потом стало раздражать. Он указал, что, насколько помнит своего отца, ни один граф в христианском мире не выдал бы самую некрасивую и вздорную родственницу за такого человека, если он не был очень богат, а Раймон не видел никаких признаков богатства.

— Я посоветовал ему прийти к вам, ваше преосвященство, — сказал Исаак. — У Раймона появился некий человек, утверждающий, что он его незаконнорожденный единокровный брат, с поразительными рассказами о его происхождении. Однако он ничего не говорил о графе де Фуа.

— Эти рассказы верны? — спросил Беренгер.

— Думаю, не совсем, — ответил Исаак. — Хотя, может быть, и верны.

— Завтра, если погода не испортится, я, пожалуй, съезжу повидать его, — сказал епископ. — По общему совету секретаря и врача.

— Только не раньше, чем закончим просматривать счета епархии, — сказал Бернат.

— Бернат, ты же хотел, чтобы я бывал на свежем воздухе.

В течение семидневного плавания под посольским флагом в Гранадский эмират Юсуфу на судне было нечего делать. Хотя оно шло вдоль береговой линии, смотреть было не на что, кроме тусклых очертаний берега время от времени по правому борту. Члены валенсийской делегации в плохую погоду расходились по каютам, в погожие дни вели друг с другом серьезные дискуссии. Юсуф в течение нескольких дней стоял, перегнувшись через борт, им овладевали то скука, то дурные предчувствия, однако к месту назначения они как будто не приближались.