— У мужчины могут быть и гораздо худшие недостатки, — со смехом сказала Сибилла, — но, думаю, что эта кристальная честность временами может быть неудобной.

— Она лучше, чем ложь и обман, которые многие мужчины приносят в брак, — заметила Хуана. — А о чем еще ты так серьезно думала?

— О Франсеске, — ответила Сибилла.

— О, Господи, — сказала Хуана. — Что неладно на сей раз?

— Вряд ли пока можно говорить о чем-то неладном, — сдержанно ответила Сибилла. — И все, что я говорю тебе, приводит меня к нарушению торжественного обещания помалкивать. Только не могу сидеть и смотреть, как мое молчание может обернуться бедой, поэтому вовлекаю тебя в этот беспокойный заговор.

— О чем ты?

— Франсеска снова беременна.

— Превосходно. Хайме знает?

— Она полагает, что нет. Думаю, знает он или не знает, зависит от того, как реагирует на поведение жены и все такое прочее.

— С какой стати это скрывать?

— Из страха, Хуана. Из страха потерять этого ребенка и не знаю еще чего, но все это сосредоточено вокруг помешанной гадалки, которая дает безумные советы и получает за них большие деньги, утверждая, что в противном случае ребенка она потеряет наверняка.

— Бернада! — сказала Хуана. — Эта ведьма! Сибилла, она проклятье нашего дома с тех пор, как Франсеска нашла ее — или она нашла Франсеску. Не знаю, как это случилось. Вижу в этом свою вину. Считай Франсеска, что может доверять мне, ей бы не понадобился кто-то вроде Бернады, чтобы успокаивать ее страхи.

— Хуана, она не успокаивает страхи Франсески. Она разжигает их. Франсеска была у нее сегодня, и, думаю, эта гадалка сказала ей что-то такое, что она с ума сходит от страха. Она вышла из этого дома, дрожа и утирая со щек слезы, однако клялась, что нет ничего страшного, совершенно ничего.

— Что могла сказать эта отвратительная женщина?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Пойду к епископу, — сказала Хуана. — Клянусь, пойду. Изобличу ее как ведьму. Сибилла, ее следует повесить, пока она не натворила еще вреда. Знаешь, у меня холодеет кровь при мысли о несчастных, безумных людях, которых сжигают на кострах за ужасные заблуждения, но в случае с Бернадой, думаю, я бы, пожалуй, одобрила костер.

— А что это даст Франсеске, раз она ходит к Бернаде и следует ее советам?

— Господи Боже, — сказала Хуана. — За что все это моей семье?

— Хуана, возможно, есть способ ее остановить. Моя Роза узнала, что…

— И что это вы здесь замышляете? — весело спросил Понс Манет. — Хайме и я заключили договор, который стоит отметить чашей вина. Франсеска отказалась присоединиться к нам, говорит, что слегка озябла после прогулки, но уж вы наверняка присоединитесь?

— Конечно, дорогой, — ответила Хуана, улыбаясь так, словно ничто на свете не могло быть неладно.

Он вновь стоит в дверях просторного зала с высокой, как тучи, крышей и высящимися стенами из серого камня. Видит высокую красивую женщину и теперь знает, что это его мать, она стоит на том же месте у противоположной стены, на ней по-прежнему белое платье, растрепанные кудри снова спадают на плечи. Она смотрит ему прямо в глаза и очень звонко восклицает: «Он здесь и спасет меня; я знаю, что спасет». Он устремляется к ней, чтобы предотвратить трагедию, но волосы ее снова вздымаются и вспыхивают; вопли ее разносятся на весь зал. В ужасе он со всех ног бежит к ней, обнимает ее, и она рассыпается пеплом.

— Это поистине ужасающий сон, — сказал врач.

— Погодите, сеньор Исаак. Это еще не все. Я поднялся с постели, надел теплый халат, который держу рядом для таких случаев, и, как часто делаю, спустился в кухню. Вскоре после того, как разжег огонь, этот мой родственник — или кто там — Гильем — вошел туда.

— Возможно, это ничего не значащая случайность. Ваши шаги могли разбудить его.

— Нет, если он находился в той комнате, что мы отвели ему, — сказал Раймон. — Скорее он был в комнате Хустины — нашей служанки, — которая расположена рядом с кухней. Но это ерунда по сравнению с нашим разговором.

— Что он говорил?

— Гильем сказал, что может поведать мне еще многое и долго размышлял, стоит ли это делать. Я ответил, что если ему есть что сказать, пусть говорит. Он подбросил еще дров в топку, уютно сел, приставив ступни к очагу, и начал. Передать все так, как он говорил?

— Если сможете.

— Смогу. Он сказал: «Прежде всего, я не дальний родственник, а твой брат».

— Поистине, не дальний, — сухо сказал Исаак. — А вы знали, что у вас есть какой-то брат?

— Тут я впервые об этом услышал. Но он продолжал, сеньор Исаак. «Точнее, единокровный брат, — сказал он, — потому что у нас разные матери. Наш отец был катаром, одним из „добродетельных“, как они именовали себя, их было много в той части мира, где мы родились. Я веду речь о том времени, когда ты был маленьким, когда была предпринята, как говорил наш отец и другие люди, окончательная попытка уничтожить катарскую ересь на землях графа и вместе с тем обогатить церковь и тех, кто помогал ей захватывать земли людей, державшихся катарской веры. Наш отец, его звали Арнауд, сказал, что готов был отдать жизнь на костре за свою веру, но ему нужно было думать о тебе. Потом он узнал от верной служанки, что твоя мать хочет выдать его инквизиции. Решил, что будет лучше забрать тебя и бежать через горы на юг. Вы вдвоем ехали зимой через горные перевалы и едва не погибли. Наш отец оставил тебя в одной каталонской семье, так как его преследовали. Он сказал мне, что они согласились растить тебя, и он оставил им денег для этой цели».

Раймон умолк, тяжело дыша.

— В самом деле оставил? — спросил Исаак.

— Нет, — ответил Раймон. — Прожив в той семье около года, я подслушал их серьезный разговор обо мне. Думаю, год выдался трудным, денег было мало. Они говорили о своем племяннике, их наследнике, и о том, как мое появление сказалось на его перспективах. Моя приемная мать сказала, что знает — мой родной отец никогда не пришлет обещанных денег, и в своих планах им не нужно на них рассчитывать. В конце концов они оставили мне триста су, а земля и маленький дом перешли племяннику. Лгать они никак не могли, так как считали, что в доме, кроме них, никого нет.

— Интересно, ваш отец лгал вашему брату, или брат лжет вам, — сказал Исаак. — Но продолжайте, пожалуйста. Это интересная история.

— Гильем сказал, что не знает, где был наш отец в течение семи или восьми лет, с тех пор, как оставил меня в Каталонии и до встречи его матери во Франции, но он всю жизнь прятался от непримиримого врага.

— Кто же был этим врагом? — спросил Исаак.

— Он сказал, что моя мать, Раймунда. Она как будто посылала людей найти его, втереться к нему в доверие, а потом выдать инквизиции. Еще он говорил, что какую-то ценную фамильную собственность прибрала к рукам семья Раймунды, и я имею полное право притязать на нее.