Макс вздохнул и успокоился.

– Том.… Успокойся, Том. Никто над тобой не смеётся…

– Нет, я видел, – всхлипывал Том. – Анри смеялся надо мной,… а ты… ты смотрел на меня… как… как будто я совсем плохой… Я стараюсь,… стараюсь…

– Успокойся, Том, ты действительно молодец… ты…

Макс совершенно растерялся и не знал, что ещё сказать.

– Да – а. Мой начальник меня тоже хвалил, – объявил Том, уже глупо улыбаясь сквозь слезы.

– Он даже дал мне орден,… Правда – правда…. Вот, смотри.

Том опустил голову, скосил глаза вниз на орденскую планку, выставил нижнюю губу и нежно погладил орденскую ленточку.

– Он так и сказал – Том очень хороший.

Том быстро успокоился. Он даже просиял от гордости.

Достав большой платок из заднего кармана брюк, Том вытер лицо и высморкался.

– Том хороший, – повторил он. – А вы…. Почему вы все на меня так смотрите? Может вы, тоже хотите такой орден? – предположил Том. – Может, вы мне завидуете?

Макс улыбнулся.

– Нет, Том. Мы все тебя любим. Просто иногда… иногда мы… Мы все очень разные люди, и… мы тоже не всегда бываем хорошими. Не обижайся на нас, Том.

– Ладно, – согласился Том. – Ты сейчас очень хороший.

Макс, задумчиво кивнув, осторожно спросил.

– Скажи, ты хотел бы стать начальником?

Том улыбнулся.

– Да – а, но только если Сильвия будет…

– Понятно, понятно, – перебил его Макс. – Тебе нравится Сильвия?

– Да, – ответил Том, думая уже о чем – то другом.

Его ответ прозвучал неубедительно.

– Но всё же, скажи. Что тебе нравится в Сильвии больше всего?

Том неожиданно просиял, его лицо исказила глупая улыбка. Макс внутренне сжался.

– Мне нравится, – объявил Том, – как хлопают её трусики.

Он был явно счастлив, вспоминая…

Макс был в шоке. Его опять захлестнула волна отвращения. Том заметил перемену настроения Макса и сконцентрировал на нём свой взгляд. Его левая бровь надменно поднялась вверх…. Взгляд Тома опять стал непереносимо глупым и почему – то страшным.

Макс торопливо закрыл перед собой дверь. Пытаясь справиться с отвращением и страхом, он довольно громко сказал:

– Идиот!

Том, услышав удаляющиеся шаги в коридоре, встал, заглянул в зеркало, встроенное в дверцу шкафа, высунул язык и ответил:

– Бе – бе – бе.

Забытые глаза,

Закрытые слова,

Убитые мечты,

Ослепшие цветы.

– Я думаю, теперь всё будет в порядке. Мы их всё – таки обошли. А тебе идет быть полненькой.

– Прекрати. А ты толстый просто ужасен!

– Зато сколько эмоций! Давно я не видел тебя в таком настроении. Надо будет сохранить эти накладки для живота и эти расширители лица. Иначе мне придется завести себе толстенькую любовницу.

– Заткнись…. Стой! …Нет, уже поздно. Впереди справа группа захвата. Нас направили прямо в засаду.

– Успокойся. Хотя нет… Внимание, Магистр, приготовиться к бою!

От людей, ожидавших на площади, они отличались тем, что прошли через Метод активизации и развития экстрасенсорных способностей, но главное, тем, что они сделали это с разрешения и по поручению своего правительства, направившее их в эту чужую для них страну защищать свои интересы. Метод научил их видеть процесс рождения мысли другого человека и даже научил вмешиваться в это таинство. Очень трудно остановить чужую мысль. Гораздо легче усилить и повернуть её в другую сторону – в сторону смерти. Так же трудно изменить биоритмы другого человека. Гораздо проще усилить их до такой степени, что они начнут разрушать его собственное тело.

Руководить всем этим может только мысль, сознание телепата, натренированные Методом и ритмы его собственного тела, главный из которых – ритм его сердца. Каждый удар сердца боевого телепата во время атаки стоит очень дорого – он стоит жизни других людей. Может быть, кого – то это утешит, но во время боя телепат чувствует то же, что и его жертва, но только Метод позволяет ему остаться в живых, пережив чужую смерть как свою.

Боже мой! Как же всё это ужасно! Но есть ли что – либо ужасней, чем политика? Может быть война? Но война это всего лишь продолжение политики. Политика – рынки сбыта, цены на сырье, расхождение во взглядах на некоторые проблемы философии, профессионалы, которым платят деньги за то, чтобы они убивали друг друга. Всё честно, всё по закону – всё это просто политика. Как говорится – ничего личного. Может быть, во всём этом кошмаре это и есть самое ужасное – ничего личного, как у винтика в машине, в бизнесе, в политике – в политической машине бизнеса. Ничего личного. И противостоять этому может только личность, обращение к личности, голос личности.

Смотрите, слушайте, читайте, создавайте личное сами, и может быть, нам удастся проснуться от этого кошмара – ничего личного.

Но деньги уже уплачены и кто – то должен умереть.

Предчувствие близкой смерти, своей или чужой, взорвало сознание телепатов, и этот взрыв, вскоре, унесет жизни либо их, либо их врагов – ничего личного, это только работа.

В обычной жизни, они почти не отличались от остальных людей – всего лишь иногда, больше видели, больше слышали, больше чувствовали. Но сейчас, перед лицом смерти, это отличие взорвало их сознание, личность и человечность – сделав их менее…. А может быть более…

– Внимание, Магистр, приготовиться к бою!

Они услышали привычный низкий шум, быстро поднимающийся в высокий свист, переходящий в тонкий звон. Всё окружающее вспыхнуло яркими красками. Все звуки, формы и цвета смешались, рождая новое чувство и новое время. Каждое мгновение стало большим. Теперь, за три удара сердца, можно было прожить жизнь – пережив чужую смерть как свою, или отдать жизнь другим – пережив свою собственную смерть.

Это трудно понять, но сейчас, мир для них состоял не только из цвета, звука и формы, добра и зла. Теперь, общаясь друг с другом, они создавали и воспринимали мгновенные образы, которые скорее можно было назвать метками, содержащими большой объем информации. Но если бы кто – то, перевёл эти образы на обычный язык, то он услышал бы:

– К бою готова!

– К бою готов!

И удары их сердец, синхронизирующих ритм атаки.

Удар его сердца:

– Впереди справа, за углом, в центре площади, четыре солдата группы захвата. В левой дальней части площади, две боевые машины с экипажами наблюдателей. Ещё одна машина с экипажем на выходе в правую улицу. Больше на площади никого нет.