Она встретилась с ним взглядом, и сердце отца Макинтайра учащенно забилось. Он смотрел на нее и видел глаза старого человека, повидавшего слишком много горя для одной человеческой жизни, – мудрые печальные глаза на очаровательном детском личике. И при этом без тени ненависти, хотя на ненависть она имела право. Отцу Макинтайру этот взгляд был знаком – он как будто видел в нем отражение себя. Его охватила глубокая печаль, к горлу подступили слезы. Он погрузился в воспоминания и уже не мог отстраниться от ее боли, от своей боли. Он знал, что должен сделать, даже если для этого ему придется приоткрыть завесу собственного прошлого, давно скрытого под замком.

На несколько мгновений он задумался, собираясь с духом, чтобы продолжить, и лицо его стало мрачным. Тяжело вздохнув, он нашел в ящике стола ключ, снял с полки длинный деревянный ящик, поставил его на стол и открыл. Он не заглядывал в него с тех пор, как сам был ребенком, но ни на миг не забывал, что находится внутри.

Нижняя губа предательски задрожала, и он стиснул зубы, прежде чем вынуть оттуда квадратную фотографию. Снимок, пожелтевший от времени, с надорванным уголком, много раз складывали, и от этого на нем остались отметины. Большой палец накрыл одно из лиц, и отец Макинтайр медленно убрал его: под ним было его собственное лицо в ту пору, когда он был еще мальчишкой. Он положил фото на стол.

– Это моя семья: мать, отец и два младших брата. А этот, с взъерошенными волосами, – я сам. – Он без тени улыбки указал на себя пальцем.

В ушах вдруг раздался звук выстрела, и он едва заметно вздрогнул. Ноздри его раздулись: казалось, он почувствовал запах дыма.

– Здесь я лишь немного старше, чем ты сейчас.

Леонора, неподвижная точно статуя, уставилась на снимок.

– А примерно через год после того, как была сделана эта фотография… – Отец Макинтайр умолк. В голове его вновь раздался выстрел, и он закрыл глаза. – Мои родители… они умерли.

Он попытался проглотить подступивший к горлу комок, но тщетно. Он помнил свои ощущения от ружья, которое пытался вырвать из рук отца: сначала холод металла, а после невыносимый жар от ствола, когда выстрелом его мать размазало по стене. Его тогда охватил леденящий холод. Словно парализованный он смотрел, как отец навел ружье на себя и выстрелил повторно…

– Они сейчас на небесах. – Отец Макинтайр отодвинул от себя воспоминания и продолжил: – Мы остались совсем одни. У нас не было ничего. Ни денег. Ни еды. Ни родителей.

Леонора внимательно смотрела на него из-под полуопущенных век.

– Меня отправили к дяде с тетей, а младших братьев определили в сиротский приют.

Сердце отца Макинтайра пронзила боль, когда он вспомнил эти маленькие перепуганные лица – лица двоих детей, которых он поклялся защищать, но так никогда больше и не увидел.

– Меньше чем за неделю я потерял и родителей, и братьев. И мой мир рассыпался на кусочки. – Он смотрел сквозь нее, далеко-далеко. – Я ничего не мог понять. Мой мир, моя жизнь, моя семья – все разом рухнуло. Я хотел остановить это… до безумия хотел остановить. Мне не хотелось двигаться. Не хотелось дышать. Не хотелось говорить. – Он внимательно посмотрел на девочку и мягко сказал: – Поэтому я и не говорил. Закрылся в себе и перестал разговаривать. Вообще. Просто остановил все.

Руки Леоноры, державшие край одеяла, сжались.

– Я не выбирал этого сознательно, и все это сильно осложняло мне жизнь, но я просто не мог говорить. Каждый раз, когда я хотел что-то сказать, что-то во мне закрывалось. Дядя орал на меня, требовал, чтобы я говорил, даже бил меня. Дети в школе дразнили и изводили меня. Но чем больше меня обижали, тем глубже прятался мой голос. Мне хотелось исчезнуть, растаять в воздухе.

Отец Макинтайр смотрел куда-то поверх головы девочки, говоря все это в такой же степени для себя, как и для нее.

– Я ужасно страдал, и в конце концов в моей жизни не осталось ничего, кроме этого страдания. Я не хотел больше жить, Леонора. – Лицо его скривилось, глаза обжигали готовые пролиться слезы. – И я почти покончил с этим. – Он помнил опасную бритву, острую боль от ее лезвия и наступивший затем покой. Он помнил много яркой крови и свою надежду, помнил дыхание смерти. – Я почти исчез. – Взгляд его снова обратился к ней, и в темных глазах появилась глубокая печаль. – Я не хочу, чтобы ты страдала, как страдал я.

Их взгляды встретились, и между ними установился странный контакт, который не зависит ни от пола, ни от возраста. Несмотря на боль воспоминаний, что-то в отце Макинтайре победно ликовало. Это было то, что он давно утратил, – связь с другой человеческой душой. Внутри его вспыхнул огонь, разлившийся по всему телу, и это заслонило собой и боль, и смерть.

В уголке глаза девочки показалась слеза. Она все росла, а потом сорвалась и тяжело скатилась по щеке. Отец Макинтайр в первый раз видел, чтобы она плакала, и с благодарностью улыбнулся. Потому что, позволив себе проявить чувства, она могла исцелиться.

Он встал из-за стола, присел на корточки и взял ее за руки. Преодолевая сжимавший горло спазм, он молился, чтобы она смогла понять всю важность его слов.

– Мне известна твоя история, Леонора. Я знаю, что произошло с тобой в пустыне. Я знаю, что с тобой случились такие вещи, которые не должны случаться с ребенком. Вещи, которые не должны случаться ни с кем.

На лице ее отразилась паника, и он испугался, что контакт может исчезнуть, поэтому сильнее сжал ее маленькие руки.

– Я не знаю, почему тебя бросили, но я знаю, что в этом не было твоей вины. Одному Господу известно, почему люди принимают те или иные решения. И очень важно справляться с болью. Не позволяй ей взять верх. Не позволяй ей превратиться в ненависть и переброситься на тех, кто рядом с тобой. – Он слабо улыбнулся. – Впереди тебя ждут лучшие времена, Леонора. Это я тебе обещаю.

Ее теплые слезы капали ему на руки.

– Я знаю, что ты чувствуешь себя одинокой, Леонора. Но это не так! Ты даже в буше не была одна. Господь был с тобой там и продолжает оставаться рядом каждое мгновение, наблюдая за тобой и защищая тебя. Разве ты этого не замечаешь? Тебе было предначертано выжить. Тебе было предначертано быть найденной. – Осознание истины потрясло его. – Да, тебе было предначертано выжить. У тебя внутри столько света, Леонора! Я не хочу, чтобы ты угасла во тьме. Господь не хочет, чтобы ты угасла во тьме. Ты любима, Леонора. – Его глаза наполнились слезами, когда он повторил, делая упор на каждом слове: – Ты любима…

Он продолжал держать девочку за руки, и внутри у нее вдруг что-то сломалось. Откуда-то из глубины поднялись рыдания, почти беззвучные. В душе у отца Макинтайра все перевернулось. Он обнял Леонору, которая содрогалась от слез, и задыхающимся шепотом снова и снова повторял ей на ухо:

– Ты любима, дорогая. Ты любима.

Они сидели обнявшись в маленьком тесном кабинете, и время для них остановилось. Он выпустил ее из своих объятий только тогда, когда хрупкие плечи перестали вздрагивать, а слезы уже не лились ручьем на его рукав. Обхватив лицо девочки ладонями, он приподнял ее голову, поймал измученный взгляд и улыбнулся: