Хранится Господом ниспосланный сосуд,

Благоговейно избранные рати

Бессменну стражу вкруг него несут.

К нему слетает голубь благовеста,

Чтоб год от года силой напоить.

Грааль чистейшей мощью благочестья

Способен воинство без меры наделить.

Кто избран жить в служении Граалю,

Тот силу дивную и стойкость обретет,

Избегнет власти злобы и печали,

Любой обман пред ним во прах падет.

Тот не лишится горней благодати

В земле безрадостной и в тягостном пути,

Пройдет незнаемый сквозь вражеские рати,

Кто избран свет его везде нести.

Грааля суть есть таинство благое,

Его не должно всуе обрести,

Лишь беззаветно чистые душою

Достойны участь в нем свою найти.[12]

Агловаль резко замолчал, опустив взгляд в землю и сцепив руки. Кэт не осмеливалась заговорить, ощущая его мучительную тоску.

– Но разве этот город – Монсальват? И разве здесь Грааль?

– Он везде. Меня звали, я не мог не откликнуться. И если я буду достоин, Грааль узрю и здесь.

«А кто достоин? Кто безгрешен? Галахад – и тот людям казался тварью бесчувственной. А ему, может быть, от этого больно было…»

– У вас есть дама? – попыталась сменить тему Кэт.

– Что? – встрепенулся Агловаль. – А-а. Да.

Он покраснел. Затем посмотрел на Кэт прямо и открыто почти с вызовом.

– Государь мой – Господь, Дама моя – Пресвятая Дева.

– Извините, – вздохнула Кэт. – Я вовсе не хотела лезть вам в душу, простите, пожалуйста.

«Ну вот, все и прояснилось. Порой надо просто не постесняться задать самый дурацкий вопрос».

– Да нет, что вы. – Лед растаял. – Я не хотел вас обидеть, просто это… очень сложно. Мне трудно об этом говорить.

– Я больше не буду спрашивать.

– А я уже все сказал. – Он снова улыбнулся. – Вам не страшно открыться. – Он секунду молчал. – А вы здесь почему?

– Ну, – дернула плечом Кэт, – куда же попасть из Тридевятого царства, как не сюда? И еще я учиться хочу. Тут хорошо учиться. – Она вздохнула, зажмурилась на золотой закат, рассеченный тонкой иглой Останкинской телебашни там, на горизонте. – Мой город такой большой, такой светлый, и стены его из белого камня. Он не ввысь растет – вширь. И купола золотые, и перезвон такой медовый, а за стеной светлое озеро да широкая река, а за ней дремучие леса, а за ними – горы высокие, а за горами – моря широкие, а за морями – земли великие, неведомые… А каков собой Камелот?

– О, он прекрасен. На рассвете он золотой, а на закате медный, и ветер звенит в башнях. А ветер пахнет морем. Мне всегда хотелось полететь с ветром в далекие края… за моря, за леса. И вот – я даже дальше. Когда был дома, тосковал по странствиям и приключениям. А теперь тоскую по Камелоту. И все равно знаю – если вернусь, то недолго буду там, потому что снова прилетит ветер, и снова я отправлюсь в Странствие.

Они молчали, глядя на город в сизой дымке, на блеск золотых куполов и изгиб реки и на нарисованные в небе завитки ярких белых облаков.

– Извините, – послышался сзади мягкий голос – не то низкий женский, не то высокий мужской. Юноша и девушка резко обернулись. Сзади прилаживал на треногу фотоаппарат не то парень, не то угловатая девица. Нет, все-таки парень. Смуглый, с прихваченными кожаным шнуром длинными темными волосами. Еще чуть подлиннее бы ресницы да понежнее губы – и был бы отвратно смазлив, а так просто очень симпатичный парень. Не то чтобы хлипкий, просто тонкокостный – такие никогда не будут выглядеть Шварценеггерами, хоть совсем в качалке поселись. – Извините, можно я вас сниму? Очень колоритная у вас группа получается.

Кэт с Агловалем переглянулись. Пожали плечами.

– Пусть снимает? – шепнула Кэт.

– Да пусть его, – ответил Агловаль, пристально и несколько изумленно глядя на фотографа. – Пусть…

Фотограф прицелился, щелкнул раз, другой – всего снимков пять, наверное, сделал.

– Меня зовут Ли, – потом представился он. – Не китаец, такое прозвище. Вот моя визитка, – порылся он в нагрудном кармане. – Там адрес галереи. Приходите на фотовыставку! Вас бесплатно пропустят!

Он собрал свою аппаратуру, сунул в сумку и пошел прочь в направлении садящегося солнца.

Смотреть на низкое светило было трудно, и Агловаль не заметил, в какой момент фотограф исчез – был, и нет его.

Солнце уже сползло каплей горячей меди за горизонт. Становилось холодно. Кэт решила пройти домой кружным путем – через Сетуньские проезды, а затем по мостику через Сетунь и прямо к дому. В домах возле Сетуньского Стана жили два кошачьих прайда, которых она подкармливала, хотя в последнее время их вроде кормили при магазине. Надо было проведать. Агловаль конечно же вызвался сопровождать. Пока пешком дошли до нужных домов, совсем стемнело, потому как ночь была безлунная, а фонари, пусть и горели ровно и ярко, почему-то освещали в этих местах лишь малый круг возле столба. Словно тьма тут была густая и желеобразная, не поддающаяся свету. А домой Кэт надо было не через большой освещенный мост, а через другой, темный, подальше, у гаражей.

В пойме Сетуни, между Кутузовским проспектом и «Мосфильмом», давно ошивались стаи одичавших собак. Иногда по ночам Кэт слышала, как они лают и воют и этот гав то удаляется, то приближается. Акустика была тут прекрасная. Иногда Кэт напарывалась на этих бездомных несчастных зверей, но с ней они дружили. Потому что Кэт, в отличие от многих, ходящих мимо собак с палками, ходила с пакетиком собачьего корма. Собаки уже знали ее и не только не нападали, а даже виляли хвостами. Но сегодня непривычный тут слышался лай.

– Быстрее, – тревожно поторопил Агловаль.

Кэт молча кивнула. Странный гулкий лай послышался где-то слева. Лай приближался. Что-то необычное слышалось в нем. Что-то странное и пугающее. Это был какой-то согласный хор, злобный и торжествующий.

– Как будто поют, – испуганно посмотрела на Агловаля Кэт.

– Я уже слышал эту песню, – сквозь зубы процедил он, берясь за меч. – Это Гончие Ада. Белые как снег, а уши их красны как кровь…

– Сейчас октябрь, Дикой Охоте еще не время! – возразила Кэт. – Врата Аннуна откроются только на исходе месяца…

Тропинка вдруг куда-то исчезла. Да и вообще место сделалось каким-то незнакомым… А жуткий лай все приближался.

Кэт уже начала задыхаться, когда сзади раздался изумленный возглас Агловаля. Не удержавшись, Кэт оглянулась. Пожалуй, это было ошибкой. Такого лучше не видеть – ноги меньше заплетаться будут. Гончие уже вышли на расстояние прямой видимости – уродливые красноглазые твари, более жуткие, чем гончие Аннуна. Но Агловаль смотрел не на Гончих, что плавно, не касаясь земли, но все же стремительно приближались, мерцая во тьме.