– Я не утверждаю, что ты лжешь, Мавово, но говорю, что ты обманут своим собственным воображением. Человек не может знать того, что от него скрыто.

– Разве это так, о Макумазан, о Бодрствующий В Ночи? Разве я, Мавово, ученик Зикали, Открывателя Путей, величайшего из магов, в самом деле обманут своим воображением? Разве нет у человека других глаз, кроме тех, которые на лице? Итак, ты все это утверждаешь. Мы, черные люди, знаем, что ты мудр. Так поэтому я, бедный зулус, не могу видеть того, чего не видишь ты? Так вот, когда завтра ты получишь тревожные вести с корабля, на котором мы должны отплыть, тогда вспомни о нашем разговоре и о том, может ли человек видеть то, что скрыто от него во мраке будущего. Ох! Твое ружье уже принадлежит мне, хотя ты, считая меня обманщиком, не хочешь дать его мне теперь. Хорошо, Макумазан. За то, что ты считаешь меня обманщиком, я никогда не буду дуть на перья или читать написанное ветром на пепле для тебя и всех, кто ест твой хлеб!

После этого он встал, сделал правой рукой прощальный жест, собрал маленькую кучку денег и мешок с лекарствами и удалился в хижину, служившую ему спальней.

На обратном пути в дом мы встретили старого хромого Джека.

– Баас, – сказал он, – белый вождь Вацела велел передать, что он и повар Самми пошли на корабль, чтобы присмотреть за багажом. Только что приходил Самми и увел его. Он сказал, что объяснит все завтра.

Я кивнул головою и вошел в дом, удивляясь, почему Стивен столь внезапно решил провести ночь на борту «Марии».

Кажется, прошло часа два после рассвета, когда на следующее утро меня разбудили стук в дверь и голос Джека, говорившего, что повар Самми хочет мне что-то сказать.

Удивляясь, как он мог попасть сюда (я знал, что он ночует на шхуне), я велел Джеку впустить его. Тут я должен заметить, что Самми был человеком смешанной крови. Я думаю, что в нем преобладала смесь малайца с индийским кули, с легкой примесью белого и, весьма возможно (в чем я, впрочем, не уверен), готтентота. В результате получился человек, обладающий немногими пороками и большими достоинствами.

Прежде всего я должен сказать, что Самми был, вероятно, самым большим трусом, какого я когда-либо видел. Трусость его была врожденной; однако, как это ни странно, она никогда не мешала ему попадать в очень опасные положения. Он прекрасно понимал, что экспедиция, в которую мы собираемся, будет полна опасностей. Зная его слабость, я указал ему на это. Тем не менее он умолял меня позволить ему сопровождать меня. Возможно, что причиной этому была наша привязанность друг к другу. За несколько лет до этого я как-то выручил Самми из большой беды, отказавшись от обвинения его в одном проступке. Я не стану пускаться в изложение подробностей этого дела. Скажу только, что исчезла некоторая сумма денег, которая была доверена Самми. Следует заметить, что в это время он был помолвлен с одной «цветной» леди, обладавшей расточительными наклонностями, на которой он все-таки не женился. После этого он ухаживал за мной во время тяжелой болезни. Отсюда привязанность, о которой я упоминал. Самми был сыном туземного миссионера и, по его собственным словам, получил христианское воспитание. Он был достаточно образован для человека своего класса и в придачу к нескольким туземным диалектам, с которыми он познакомился во время своей разнохарактерной деятельности, он превосходно говорил по-английски, хотя всегда применял самый напыщенный слог. Он никогда не употреблял коротких фраз, если мысль можно было выразить более длинно. В течение нескольких лет он был учителем в Кейптауне, в школе, где получали образование «цветные» люди. Его специальностью, по его собственным словам, были «английский язык и литература». Утомившись своими занятиями или будучи уволен со службы по какой-нибудь другой причине, о которой он никогда не говорил, он отправился в Занзибар, где занялся изучением арабского языка и сделался управляющим или главным поваром в отеле. Спустя несколько лет он лишился этого места и снова появился в Дурбане, Здесь он снова встретился со мной незадолго до экспедиции в Землю Понго. Он обладал учтивыми манерами и по натуре был весьма религиозным. Я уверен, что он был баптистом. По внешности это был маленький коричневый денди неопределенного возраста с аккуратным пробором на голове, при всяких обстоятельствах весьма опрятный в отношении платья. Я взял его потому, что он находился в затруднительном положении, был превосходным поваром, великолепной сиделкой, и еще потому, что мы, как я уже упоминал, были очень привязаны друг к другу. Кроме того, он всегда чрезвычайно забавлял меня, а в длительных путешествиях это чего-нибудь да стоит.

Таков, в общих чертах, был Самми.

Когда он вошел в комнату, я увидел, что на нем совершенно мокрое платье. Я спросил его, не идет ли дождь, или, быть может, он напился пьяным и уснул на сырой траве.

– Нет, мистер Квотермейн, – ответил он, – погода стоит превосходная, а что касается спиртных напитков, то я, подобно бедному готтентоту Хансу, дал себе слово не прикасаться к ним. В этом мы сходимся с ним, хотя мало похожи друг на друга.

– В чем же дело? – прервал я поток его красноречия.

– Сэр, не все обстоит благополучно на корабле, где я проводил ночь в обществе мистера Соммерса по его специальному требованию. Сегодня перед рассветом португальский шкипер и его арабы, думая, что мы спим, начали было поднимать якорь и готовиться к отплытию. Мы вышли из каюты. Мистер Соммерс сел на кабестан с револьвером в руке и сказал… Сэр, я не могу повторить того, что он сказал.

– Ну, хорошо. А дальше что?

– Потом, сэр, поднялась большая суматоха. Португалец и арабы грозили мистеру Соммерсу, но он продолжал сидеть на кабестане с твердостью скалы среди бурного потока. Он сказал, что уложит всякого, кто попробует коснуться кабестана. Что было дальше – я не знаю, так как кто-то столкнул меня в воду. Но я, будучи, к счастью, хорошим пловцом, доплыл до берега и поспешил сюда, чтобы сообщить вам об этом.

– Не говорил ли ты, идиот, еще с кем-нибудь? – спросил я.

– Да, сэр. По дороге я сообщил портовому офицеру, что на «Марии» происходят беспорядки, которые надо прекратить.

Одевшись через минуту, я позвал Мавово и остальных охотников. Они явились очень скоро. Одевание отнимало у них немного времени, так как их костюм состоял всего-навсего из… одеяла.

– Мавово, – начал я, – на корабле произошло…

– О, баба, – прервал он меня с подобием улыбки, – это странно, но сегодня ночью мне снилось, что я говорил тебе…

– Черт побери твои сны! – сказал я. – Собери своих людей и беги… Нет, постой. Теперь либо уже поздно, либо все обстоит благополучно. Приготовь своих охотников. Я пойду вместе с ними. Багаж можно будет перенести потом.

Менее чем через час мы были на набережной, недалеко от того места, где стояла «Мария». Теперь здесь великолепный Дурбанский порт, но в те времена местные портовые сооружения были самого примитивного характера.

Странное сборище представляли мы! Впереди шел я, одетый более или менее прилично, потом Ханс в своей грязной широкополой шляпе и засаленном платье из полосатой бумажной материи, за ним Самми в европейском костюме, мягкой войлочной шляпе и светло-синем галстуке с красными полосками; если бы не недавнее купание, он имел бы очень нарядный вид. За ним следовали суровый Мавово и его отряд охотников. На каждом из охотников был гладкий черный восковой круг, прикрепленный к их коротким волосам. Все они имели весьма свирепый вид. Согласно новому закону, у них не было права появляться в городе вооруженными. Их ружья уже были отправлены на судно, а их копья с широкими наконечниками были завернуты в циновки, служившие постелями, причем острия их были обмотаны сухой травой. Однако каждый из них держал в руках сучковатую дубину красного дерева. Шли они по-военному, по четыре в ряд.