– Мистер Бриггс, – сказал я, когда он проходил мимо меня, – вы, вероятно, ищите мистера Соммерса? Он здесь.

Клерк вскочил в вагон и вручил мистеру Соммерсу письмо. Потом вышел из вагона и ждал около него. Соммерс прочитал письмо и, оторвав от него чистый клочок бумаги, поспешно написал несколько слов. Потом попросил меня передать этот клочок Бриггсу. Я не мог не прочесть написанное. Вот его содержание:

Слишком поздно. Храни тебя Провидение, дорогой отец.

Надеюсь, что мы снова увидимся. Если же не придется, то не поминай лихом своего безрассудного сына Стивена.

Через минуту поезд тронулся.

– Между прочим, – сказал Соммерс, когда мы отъехали от станции, – отец просил передать вам это письмо.

Я вскрыл конверт, надписанный смелым размашистым почерком, хорошо характеризовавшим обладателя, и прочел следующее:

Милостивый Государь!

Я высоко ценю мотивы, побудившие Вас написать мне, и сердечно благодарю Вас за письмо, которое свидетельствует о том, что Вы честный и сердечный человек. Вы пишете, что мой сын собирается принять участие в очень рискованной экспедиции. Вы были свидетелем происшедшего между нами. Конечно, я должен извиниться перед Вами за то, что вовлек Вас в неприятную семейную историю. Ваше письмо попало ко мне в руки только сегодня, так как было переслано в деревню из конторы. Я хотел сразу же вернуться в город, но сильный приступ подагры лишает меня возможности пошевелиться. Поэтому единственное, что я могу сделать, это написать своему сыну, в надежде, что письмо, посланное с клерком, вовремя попадет в его руки и, быть может, заставит его изменить свое решение участвовать в этой экспедиции. Я должен прибавить, что, хотя я во многом не схожусь со своим сыном, все же я горячо люблю его и желаю ему добра. Если с ним что-нибудь случится – я не переживу этого. Я понимаю, что изменение им планов может причинить Вам серьезные убытки и принести неприятности. Прошу Вас передать ему, что я охотно приму на себя расход в 2000 фунтов, которые, насколько я понял, он внес в Ваше предприятие. Однако весьма возможно, что мой сын, будучи в отношении упрямства очень похожим на меня, откажется изменить свое намерение. В таком случае прошу Вас взять его под свое покровительство и присматривать за ним, как за своим родным сыном. Скажите ему, пусть он при случае напишет мне. Быть может, напишете мне и Вы. Кроме того, передайте ему, что я буду присматривать за его цветами, оставленными в Туикенхэме, хотя и ненавижу их.

Ваш покорный слуга Александр Соммерс

Это письмо глубоко тронуло меня. Не говоря ни слова, я передал его своему компаньону, который внимательно прочел его.

– Хорошо, что он обещает присматривать за моими орхидеями, – сказал он. – Мой отец хоть и вспыльчив, но обладает очень добрым сердцем.

– Что же думаете делать? – спросил я.

– Конечно, продолжать путешествие. Я ни за что не вернусь обратно. Поэтому не пробуйте убеждать меня. Все равно это бесполезно.

Некоторое время молодой Соммерс был в сравнительно грустном настроении, что бывало с ним весьма редко. По крайней мере, он ничего не говорил и смотрел из окна вагона на расстилавшийся перед ним зимний пейзаж. Однако он мало-помалу оправился, и когда мы приехали в Дартмут, он был весел, как всегда, – настроение, которого я не разделял. Перед отходом парохода я написал сэру Александру письмо, в котором подробно описал положение дел. Я думаю, что его сын сделал то же самое, хотя и не показал мне письма.

В Дурбане, когда мы уже собирались отправиться дальше, я получил от сэра Александра ответ, посланный с первым пароходом, отошедшим вслед за нами. Что бы ни случилось, – писал сэр Александр, – он всегда будет питать ко мне самые дружеские чувства. Он просил меня написать ему в случае денежных затруднений и сообщил, что снесся по этому поводу с Африканским банком. В конце письма он прибавил, что его сын по крайней мере проявил твердость, за которую он уважает его.

Теперь мы надолго простимся с сэром Александром и всем, что относится к Англии.

В начале марта мы благополучно прибыли в Дурбан и поселились в моем доме на Береа, где нас должен был ждать брат Джон. Но его там не оказалось. Старый хромой гриква Джек, некогда бывший охотником, а теперь присматривавший за моим домом, сообщил, что вскоре после моего отъезда Догита – так называл он брата Джона – забрал свой жестяной ящик и ушел в глубь страны. С тех пор, прибавил Джек, о нем ничего не слышно. Ящики с бабочками тоже исчезли. Они, как оказалось, были отправлены в Америку на парусном судне, плывшем в Соединенные Штаты и остановившемся в Дурбане, чтобы запастись провизией и пресной водой. Я никак не мог доискаться, что сталось с братом Джоном. Его видели в Марицбурге, потом – по словам знакомых мне кафров – на границе Земли Зулу. Дальше следы его терялись.

Все это до некоторой степени расстраивало наши планы. Возник вопрос, как быть. Брат Джон должен был стать нашим проводником. С племенем мазиту был знаком только он один. Он один посещал границы таинственной Земли Понго.

Хотя я и обладал большим опытом в путешествиях по Африке, тем не менее я мало был склонен пытаться достигнуть этой страны без его помощи.

Прошло недели две. О брате Джоне не было ни слуху ни духу. Стивен и я устроили совещание.

Я указал на затруднительность положения и высказал мысль, что не благоразумнее ли будет вместо поисков орхидеи отправиться поохотиться на слонов в известные мне части Земли Зулу, где в те времена эти животные водились в изобилии. Стивен был склонен согласиться на это, так как охота на слонов тоже имела в его глазах свои привлекательные стороны.

– Странно, – сказал я после некоторого размышления, – но я не помню ни одного предприятия, которое было бы удачным, после того как план был изменен в последний момент.

– Тогда бросим жребий, – предложил Стивен. – Пусть все решит Провидение. Орел – за золотистую Cypripedium, решка – за слонов.

Он бросил вверх полкроны. Монета упала на пол и закатилась под большой деревянный ящик желтого цвета, наполненный собранными мною редкостями. Мы напрягли все силы, чтобы сдвинуть его с места, и не без волнения бросились искать монету, так как от ее положения зависело многое. Я зажег спичку. Монета лежала в углу, в пыли.

– Ну что? – спросил я Стивена, растянувшегося животом на ящике.

– Орел – значит, орхидея, – ответил он. – Итак, все решено, и нам нечего ломать себе голову.

В продолжение двух последующих недель я был очень занят. Случилось, что в заливе стояла шхуна «Мария» вместимостью около ста тонн, принадлежавшая одному португальцу по имени Дельгадо, возившему товары в различные порты Восточной Африки и на Мадагаскар. Этот субъект совершенно не внушал мне доверия. Я подозревал, что он знается с работорговцами, которых в то время было весьма много, если сам не принадлежит к числу их. Но так как он направлялся в Килву, откуда мы намеревались отправиться в глубь страны, то я решил воспользоваться его шхуной для перевозки нашего отряда и багажа.