— Ну, так, по мере сил… А что?

— Про то, что твориться сегодня в Югославии, стало быть, в курсе.

— В общих чертах.

— Нам нужна твоя помощь. — И Левченко, остановившись, посмотрел прямо в глаза своему собеседнику.

— Какого рода?

— А такого, что, если согласишься, и тебя на этом деле заловят — то сидеть тебе в чужом краю лет десять — это если прокурор окажется неисправимым либералом и человеколюбом.

Одиссей покачал головой, едва заметно, одними кончиками губ, улыбнулся.

— Однако, умеете вы подбодрить человека, товарищ … кто вы нынче у нас по званию?

— Подполковник. Умею. Но думаю — лучше, чтобы ты сразу знал, что тебя может ожидать за поворотом.

— Логично.

Минут пять они шли молча. Собеседник Левченко думал, взгляд его отрешенных глаз был обращен, казалось, внутрь, и ничто вокруг его не интересовало. Наконец, остановившись, он сказал:

— Ладно. В чем суть моего задания?

— Иными словами — ты согласен?

— Да. Где расписаться? — и собеседник Левченко снова улыбнулся, на этот раз широко и весело.

— Задание несложное. Нужно будет в ближайшее время доставить куда-нибудь поближе к Рамштайну и Авиано несколько переносных зенитных комплексов — всего и делов-то!

— Ого! — спутник подполковника покачал головой и опять замолчал минут на пять. Затем, почесав затылок, спокойно спросил: — Это на севере Италии и в Баварии? Интересно… Где забирать эти ваши комплексы? И под каким соусом?

— На нашем складе в Подольске. Легенду придумаешь сам.

— Какие-нибудь варианты доставки через границу у вас уже есть? Или тоже самому?

— Командование целиком полагается на ваш опыт, Одиссей! — Левченко произнес эту фразу намеренно официально, поджав губы — а затем улыбнулся. Но его собеседник, не заметив улыбки, хмуро ответил:

— Хм. Опыт. Громко сказано… Впрочем, я что-нибудь придумаю. Сколько денег вы на все это отпускаете? И сколько времени?

— Времени — максимум три месяца. К середине февраля товар должен быть на месте. Денег — столько, сколько скажешь. В пределах разумного, конечно.

Спутник Левченко глубоко задумался, потер левой рукой подбородок, затем решительно проговорил:

— Ладно, до какого-нибудь белорусского города я знаю, как довезти ваши трубы. Дальше будет сложнее, но … Безвыходных ситуаций не бывает. Довезем ваш ответ Чемберлену. Они, комплексы ваши, кстати, какого размера? И сколько их будет?

— Метр пятьдесят в длину где-то — это если без упаковки. Всего штук восемь-десять.

— Угу. Хорошо. Мне на первый этап понадобиться где-то тысяч семь в американской валюте и адрес вашего склада.

— Держи. — И Левченко тут же достал из внутреннего кармана пачку стодолларовых бумажек. Отсчитав тридцать штук, остальную сумму он протянул своему собеседнику: — Здесь семь тысяч.

Затем, достав блокнот, он написал несколько слов и, вырвав страницу, также протянул ее спутнику.

— Здесь адрес. Не склада, но места, где я тебя буду ждать. Запомни наизусть, бумажку уничтожь.

— Съесть? — в глазах собеседника Левченко заплясали озорные огоньки.

— Порви на мелкие кусочки, этого будет достаточно.

Спутник подполковника примерно минуту запоминал адрес, а затем, порвав блокнотную страничку, спросил:

— Стало быть, будете бить американцев на взлете, как уток на осенней зорьке?

— Вроде того. И не только американцев.

— Не мое, конечно, дело, но, выпустив ракету, с пустой трубой от нее далеко не ускачешь.

— Не ускачешь.

— Стало быть, придется бросить… А на ей номер заводской. И по тому номеру кому и зачем эта труба была отправлена с завода — при проведении последующего расследования — компетентным органам враз станет ясно. Правильно мыслю?

— Молодец. Только трубы эти не простые… Мы тебе загрузим дубликаты тех комплексов, что во времена варшавского пакта были отправлены восточным немцам. Мы их называем 'близнецами'. И компетентные, как ты говоришь, органы супостата очень быстро узнают именно то, что мы им узнать порекомендуем. И мытарить поэтому они станут нонешних наследников арсеналов ГДР, а вовсе не нашу многогрешную страну. Усек?

— Будем считать, что так. А если поймают стрелка?

— А стрелок будет из числа жертв нападения. Серб или черногорец; Черногория в Европе называется Монтенегро, чтоб ты знал. А вот то, что это мы вооружили оного серба или монтенегра ракетой — взятый ворогом с поличным стрелок ни под каким видом знать не будет. Наоборот, будет уверен, что это его любезное Отечество снабдило его средством наказать коварного агрессора. Ты за это можешь не бояться.

— Хм… Предположим. Куда надо этих 'близнецов' доставить, чтобы было максимально удобно их использовать?

— Хорошо бы в Венгрию или Австрию.

— За Австрию не подпишусь, а вот насчет Венгрии… В общем, есть у меня идейка одна… Да, вот еще. Сбивать вы планируете супостата на взлете, при полном боекомплекте и баках, залитых под пробку. Так?

— Очень надеюсь, что так.

— Предположим. А взлетает супостат с базы в густонаселенной стране — других в Европе нет. Стало быть, падает — ежели ваши монтенегры попадут в него, конечно — на нее же. Скажем, в центр небольшого уютного баварского городка. Двадцать тонн алюминия, керосина и взрывчатки; в самолете невзрывоопасного вещества нынче всего килограмм восемьдесят — тушка пилота. И вся эта музыка взрывается со страшной силой. Как насчет невинных жертв?

Левченко остановился, посмотрел на собеседника; лицо его сделалось жестким.

— Невинных? Ты сказал — невинных?

— Ну да, гражданских. В этой войне невиновных.

— А невиновных, Саня, нынче нет. Когда-то давно, на заре времен, когда один король шел в поход на другого — тогда страдали действительно невиновные. Они этого короля не избирали, они ему мандат на ведение этой войны не давали, они ему вотум доверия в парламенте не выносили и по военным кредитам не голосовали. И посему страдали безвинно. А сегодня невиновных нет! Одни голосовали за вхождение страны в определенный военный блок. Другие — за партию, требующую активного участия в очередных 'миротворческих' операциях. Третьи — одобряли военные расходы. Четвертые — просто молчали, видя, что им безостановочно врут с экранов телевизоров, из радиоприемников, с университетских кафедр и церковных амвонов. Они ничего не сделали, чтобы предотвратить эту войну — хотя могли! И поэтому виновны. Запомни, Саня — невиновных там нет; там все виновны! Завтра их летчики будут убивать сербских детишек и стариков — а они, сытые, самодовольные — уставясь в экраны своих телевизоров, будут умиляться бравому виду своих военных. Невиновных нет! Вчера они выходили на демонстрации протеста против геноцида албанцев — и ты, и я знаем, что никакого геноцида нет; значит, они поверили в официальную ложь их правительств, которая этим правительствам нужна, чтобы оправдать завтрашнюю войну. Невиновных нет!