Появление Манастабаль, моей проводницы, выводит меня из замешательства. Она, сразу переходя к делу, обращается к моей не в меру любопытной собеседнице с такими словами:

(Хватит с тебя. Особый клитор только у тех, у кого есть шерсть и панцирь.)

Я следую за ней вдоль вереницы спасенных душ, бросив напоследок:

(Единственная правда во всем, что ты слышала - это то, что нам действительно нечего есть. Но не бойся - ты не будешь голодать сильнее, чем голодала бы у своего хозяина, который, чтобы заставить тебя истекать слюной, нарочно обжирался бы у тебя на глазах.)

Повсюду разложены носилки, на которые кладут тех спасенных, кто не может идти. Несут их поочередно. Мы вереницей движемся к пустыне под палящим солнцем, которое все еще держится высоко в небе.

(Одна лишь деятельная страсть, Виттиг, приводит в это место, хотя слов для ее обозначения не существует. Обычно ее называют состраданием. Но для того, о чем я говорю, это слово не годится. Потому что эта страсть кипит, бурлит, воспламеняется, взрывается, хлещет через край, увлекая за собой все - как и та, которая является лишь ее подобием. Ей присущи то же самое напряжение и то же неистовство. Страсть, которая приводит в это место, так же как и та, другая, ослабляет руки, сбивает с ног, завязывает узлом солнечное сплетение, вызывает тошноту, грызет и опустошает кишки, затуманивает глаза и закладывает уши. Но, так же как и та, другая, она дает рукам силу, чтобы драться, ногам - чтобы бежать, устам - чтобы говорить и уму - чтобы мыслить. Она развивает мускулы, заставляет учиться владеть оружием и различными ремеслами, меняет форму тела. И если бы не эта деятельная страсть, Виттиг, что бы оставалось делать в этом проклятом месте, кто смог бы надолго здесь остаться? Ты часто спрашивала меня о моем назначении - теперь ты видишь, в чем оно заключается.)

Так сказала мне Манастабаль, моя проводница, сидя за столиком кафе возле длинной стойки бара. Я сижу рядом с ней, пью текилу и наслаждаюсь, глядя на танцующих - потому что только здесь, во время короткого отдыха, можно на время забыть о преисподней. Здесь чистилище - хвала тем, кто его придумал! - место, где становишься собой и где за тобой не наблюдают каждое мгновение. Это еще не рай, но, не будь его, ад распространил бы и сюда свои владения, и по одному этому можно судить, насколько такое убежище необходимо и ценно, и в то же время одиноко и непрочно. И вот что я отвечаю Манастабаль, моей проводнице:

(Прежде всего я хотела бы, чтобы деятельная страсть дала моим ногам силу бежать - такую, которая позволила бы осилить марафонскую дистанцию. Она ведь уже преодолена теми, кто сейчас здесь - странницами и беглянками? Если нужно бежать дальше, так побежали!)

Она говорит:

(Откуда такая мысль, Виттиг? Думаешь, нужно будет форсировать Миссисипи, чтобы освободиться? Мы бежим быстро, но движемся по кругу. Мы не можем преодолеть большое расстояние, потому что нечего преодолевать.)

Тогда я говорю:

(Ах, Манастабаль, моя проводница! Стало быть, нескоро мы окажемся в раю!)

Одна из танцующих, которая давно поглядывает на нас, подходит к нашему столику и приглашает Манастабаль, мою проводницу, потанцевать. Мне представляется совершенно невероятным, что она отправится на танцпол. И она, с мягкостью Вергилия, готового уступить любому юному отроку, говорит, что ей очень жаль, но она вынуждена отказаться. Я молча поражаюсь такому неожиданному проявлению деятельной страсти. И Манастабаль, моя проводница, говорит:

(Ты ведь не хотела бы, Виттиг, чтобы я послала ее к черту? Впрочем, ты могла бы заметить, что отношения, которые сложились у нас во время путешествия с душами чистилища, были основаны на чистой вежливости. Мы пересекались с ними по пути. Мы едва их знали. Мы мало с ними разговаривали. Потом снова расходились.)

Меня вновь охватывает беспокойство:

(А ты уверена, что мы оттуда вернемся?)

Ангелы наконец разбили стеклянную стену, и теперь их так же хорошо слышно, как и видно. Уши, до сих пор словно залепленные воском, открылись. Мягкий ветерок щекочет их, в них вливается торжествующее ангельское пение. Небесные голоса поют хвалу шлюхам. Расхаживая туда-сюда по перекидным мостикам, соединяющим рай с чистилищем, можно различить стоящих вперемешку херувимов, серафимов, архангелов и вестников обоих миров. Оперный речитатив переходит от арий к дуэтам, трио и хоралам, наполняясь всевозможными вариациями. Сначала поочередно, затем все вместе голоса повторяют одну и ту же тему, обращаясь к новоприбывшей из чистилища и приглашая ее вступить в хор. И вот Манастабаль, мою проводницу, переносит к сцене высокого роста ангел с мускулистыми руками и плечами, в то время как мой херувим увлекает меня за собой к своему краю сцены, совершая головокружительные прыжки. Отсюда видны обитательницы чистилища - мафиози с револьверами на поясе, чьи торсы обтянуты черной кожей, налетчицы, бандитки, преступницы - каждую сопровождает ее ангел-хранитель. Повсюду яркие вспышки света - солнце сияет с запада и с востока одновременно. Я замечаю Азраиля, сияющего ангела смерти, во главе когорты спасшихся из преисподней. Я вижу рядом с ним Аполлиона и Абадцона, ангелов бездны. Кроме того, я вижу Задкиила, Уриила, Михаила, Самуила, Рафаила, Иофиила, Абдиила. Спасшиеся из преисподней и обитательницы чистилища вплетают свои голоса в хоралы, отвечая на песнь, обращенную к ним. Все музыкальные инструменты современные - перкуссии, трубы, саксофоны. Голоса, порой подолгу держа высокие ноты, переходят от самого пронзительного звучания к самым низким вокализам. Они глухо рокочут или воспаряют, как грегорианское пение. Никому не заказан путь в небесный город, и вот почему все песни пронизаны радостью. Озаренные светом, в одно мгновение преображенные, новоприбывшие смешиваются с толпой сияющих ангелов, и даже их голоса теперь труднее различить. В финале оперы конные ангелы взлетают, как метеоры, и гарцуют над сценой, трубя в свои трубы и поворачиваясь во все стороны в седлах - словно парфяне, выпускающие при отступлении стрелы.

В этом глухом углу преисподней еще только сгущается ночь, когда Манастабаль, моя проводница, заставляет меня войти в убежище, которое здесь зовется башней любви. Поэтому мои глаза, ослепленные светом, не сразу различают, что вокруг. У меня на поясе висит кнут с коротким кнутовищем и единственным кожаным ремнем, который Манастабаль, моя проводница, дала мне со словами:

(Он тебе понадобится там, куда мы пойдем. Пускай его в ход, не раздумывая, потому что я буду там лишь простым наблюдателем.)

Хотя мне уже доводилось пользоваться кнутом - особенно после того, как я увидела несравненную Аннабель Ли, с таким умением и изяществом орудующую своим в ярмарочном балагане, - я чувствую себя неловко, потому что мне пока неизвестно, для чего он предназначен. И я счастлива этим незнанием, поскольку ужасы преисподней превосходят один другой, и каждый, увиденный последним, кажется, уже не будет превзойден. Манастабаль, моя проводница, кладет мне руку на плечо, и в тот же миг я резко застываю на месте - я вижу, что в преисподней называют любовными упражнениями. Меня больше не удивляет, что это выражение уже почти предано забвению. Бедные души стоят обнаженными. Я не знаю, что с ними делали, но они неподвижны, как куклы, набитые опилками - их руки и ноги бессильно вытянуты, головы свешены набок. Повернувшись к Манастабаль, моей проводнице, я кричу ей: