Лароуз услышал голос матери и узнал запах супа, который ему было не суждено попробовать. Нола продолжала читать книгу «Там, где живут чудовища»[50], пока стук в дверь не утих. Ее голос звучал хрипло и тонко.

— И все равно было жарко, — закончила Нола и закрыла книгу. — Хочешь, я прочту ее снова?

— Ладно, — произнес Лароуз едва слышно. Волна неясной грусти накрыла его. Он закрыл глаза и уснул.

— Интересно, существует ли ген стервозности? — задала вопрос Эммалайн, входя в свой дом после стояния на улице перед запертой дверью Равичей.

Сноу взглянула на Джозетт, и та произнесла:

— Неужели я слышу это от моей матери?

— Потому что если он существует, — продолжила Эммалайн, — моя сестра получила его от своей матери, которая была первостатейной стервой.

Девочки хмуро уставились на Эммалайн, отказываясь поверить, что их мать заговорила таким языком.

— Ее звали Марна. Она убила мужа и вышла сухой из воды. Конечно, он был основателем какого-то культа.

— Ничего себе.

Девочки протестующе замахали руками.

— Это бред, мама, — заявила Джозетт.

— Однако это правда, — возразила Эммалайн.

— Хорошо, мама, — энергично закивали Джозетт и Сноу, — но позволь тебе напомнить, что сказанное касается нашего деда.

— Ты, мама, говоришь слишком странные вещи. Я имею в виду, быть стервой — это одно, а убийство мужа уже не лезет ни в какие ворота. Ты что-то завираешься.

— Значит, вы не хотите слушать правду. Тогда чего вы хотите? — спросила Эммалайн.

— Мы хотим, чтобы наша жизнь стала нормальной, вот так, — изрекла Джозетт.

— Чтобы в ней ничего не случалось, кроме хороших вещей, — добавила Сноу.

— Мелодрама? Это отвлекает.

— Опять словарное слово! Дай пять!

Девочки хлопнули ладонью в ладонь.

— Хорошо, — проговорила Эммалайн. — Я вам уступаю.

* * *

Маккиннон заговорил с девушкой на ее языке, но она спрятала от него грязное лицо.

— Все, что я делал, — это спросил, как ее зовут, — сказал хозяин фактории, разводя руками. — Она отказывается назвать имя. Дай ей немного поработать, Робертс. Не хочу видеть, как она сидит там в углу.

Вольфред заставил ее помогать при рубке дров. Когда она размахивала топором, во всех ее движениях отражалась грация гибкого тела. Он показал ей, как пекут хлеб. Увы, жар огня растопил при этом часть грязи на ее лице. Он нанес массу повторно и попытался научить девочку писать. Она все схватывала на лету. При письме он обратил внимание на ее руку — та была безупречных пропорций. Наконец — она предложила это сама — девочка ушла ставить силки. Изъяснялась она достаточно понятно. Планировала выкупить себя у Маккиннона, продав ему меха. Едва ли он заплатил за нее дорого. «На это не потребуется много времени», — сказала она.

Теперь она хорошо понимала, почему Вольфред добавил грязи на ее лицо, а потому начала сутулиться, сморщила лицо и взъерошила волосы, что исказило ее черты. Девочка выучивала каждый день по одной новой букве, потом стала запоминать слова, фразы. И начала разнообразить ими свою речь.

Для маленькой дикарки она, конечно, очень сообразительна, думал Вольфред. Пройдет совсем немного времени, и она сможет занять мое место. Ха-ха. Ему не с кем было перекинуться шуткой, кроме как с самим собой.

* * *

Раздался телефонный звонок. Отец Трэвис снял трубку и отодвинул немного назад свой стул. Услышав имя нового епископа их епархии, он ничего не сказал.

Ничего удивительного.

Предполагалось, что новый епископ Флориан Сорено будет придерживаться жесткой линии по отношению ко всем горячим вопросам — они находились в красном штате[51]. Отец Трэвис служил в «синей зоне». Резервации были синими точками и кляксами, голосующими за демократов. Единственным республиканцем в их краю, помимо него самого, был Ромео Пуйят. Новый епископ вполне мог прислать отцу Трэвису в помощники доминиканца[52], придерживающегося теологии освобождения[53]. Для такого священника отправка в резервацию стала бы наказанием. Или власть в ней мог полностью захватить какой-нибудь новый орден: в последнее время возникло так много свежеиспеченных фундаменталистских организаций. Пожалуй, ему нравилась ОСПX, расшифровывающаяся как Общество Святого Пия Десятого[54]. Ему были по душе службы на латыни, а члены этого объединения стояли горой за Тридентскую мессу[55]. Однако другие вопросы, как, например, проблема абортов, его не волновали. Отец привил ему мнение, что женские дела касаются только женщин. Были вещи и поважней — церковные власти до сих пор цацкались со священниками-гомосексуалистами.

Избавиться от одного из них оказалось делом нелегким.

Он сам мог получить новое назначение, или на его голову мог свалиться священник с бóльшим авторитетом и стажем, которому пришлось бы подчиняться. К нему в дом могли подселить помощника — какого-нибудь больного священника, страдающего затяжной депрессией. Или прислать целый вагон монахинь в здешний женский монастырь, который в настоящее время использовался как место собраний и пристанище для нескольких живущих при нем мирянок.