«И, конечно, что угодно было предпочтительнее, чем если бы он слонялся по окрестностям с другими сыновьями скаранакских скотоводов, у которых буйволов в избытке, хлестал рисовое вино и вопил бесхитростные грубости в адрес каждой бабы. Ведь так, вождь? Пусть лучше молодой Руни возьмет себя в руки и покажет, на что способен».

Эгар снял со спины коня кое-как привязанный, уже остывающий труп с жуткой раной на животе. Драконья Погибель взял свою ношу в обе руки и поморщился, когда тяжесть привалилась к порезам на груди и плечах. На непослушных ногах он медленно понес Руни к его родителям.

Нарма разрыдалась и так рухнула на открытое лицо сына, что Эгар едва удержал его тело в руках. Он попытался не шататься. Джурал отвернулся, пряча слезы во тьме, чтобы не опозориться перед кланом.

В такие моменты Драконья Погибель от души жалел, что вернулся с юга и согласился принять накидку вождя, чтоб ей пусто было.

– Он умер как воин. – Эгар ровным голосом произнес ритуальную фразу, внутренне сыпля ругательствами от того, насколько по-дурацки это звучало. «Шестнадцать лет мальчишке, твою ж мать». Если бы у него было время стать воином, может, он и пережил бы это нападение. – Имя его будет именем защитника клана в наших сердцах, отныне и вовек. – Помедлив, он пробормотал еле слышно: – Прости, Нарма.

Ее стенания сделались чуть громче. В этот миг шаман Полтар счел необходимым вступить, действуя в строгом соответствии с ролью.

– Успокойся, женщина. Разве Небожители удостоят милости воина, о котором столько бабского шума? Прямо сейчас он смотрит на тебя с Небесной Дороги к предкам, и ему стыдно перед ними за этот гвалт. Ступай прочь и зажги для него свечи, как полагается матери.

Что случилось потом, никто толком не понял, а Эгар и подавно. Нарма, похоже, не собиралась отпускать труп Руни. Полтар шагнул и попытался переубедить ее грубой силой. Произошла короткая потасовка, плач усилился, и раздался сухой треск пощечины. Труп Руни выпал из рук Эгара и с глухим стуком ударился головой о землю. Нарма начала кричать на шамана, и тот ударил ее, не сдерживаясь. Она упала на тело сына, будто хворост из плохо затянутой вязанки. Эгар, снедаемый угрызениями совести и гневом, не нашедшим применения, развернулся и врезал шаману, собрав до последней крупицы всю силу, что оставалась в правой руке. От соприкосновения с кулаком Драконьей Погибели Полтар пролетел добрых пять футов спиной вперед и грохнулся на землю.

У очевидцев, которые не сразу осознали, что случилось, перехватило дыхание.

Один из приспешников шагнул к Эгару, но опомнился, когда увидел выражение окровавленного лица Драконьей Погибели. Три других поспешили на помощь Полтару, усадили его. Толпа беспокойно забормотала, словно у каждого на языке змеилось слово, которое он не смел произнести. Шаман сплюнул кровью и сказал его, один за всех:

– Святотатство!

– Ох, я тебя умоляю… – протянул Эгар с беспечностью, которой не чувствовал. Потому что Полтар, мать его, становился проблемой.

Если в степях и существовала сила, которую маджаки признавали равной собственной общей крутости, это была переменчивая, полная треска и блеска молний мощь Небожителей. Обитатели небес отличались от бога южан с его дотошным, опирающимся на архивы империализмом. Они были завистливыми, капризными и непредсказуемо яростными, и у них не было времени на такие чиновничьи, продуманные меры – они сообразно прихотям насылали бури или чуму, чтобы напомнить маджакам об их месте в мироустройстве, натравливали людей друг на друга ради забавы, а потом играли в кости, чтобы решить, кому жить, а кому – умереть. Короче говоря, вели себя очень похоже на праздных и могущественных смертных, а шаман являлся их единственным уполномоченным посланником под сенью небес. Оскорбить шамана значило оскорбить Небожителей. Считалось, что оскорбитель рано или поздно должен с лихвой расплатиться.

И вот теперь старший из приспешников подхватил призыв шамана, размахивая призывным жезлом и крича собравшимся скаранакам:

– Святотатство! Совершено святотатство! Кто искупит грех?

– Ты и искупишь, мать твою, если не захлопнешь пасть. – Эгар решительно направился к говорившему, намереваясь пресечь бунт в зародыше. Приспешник не дрогнул, в его широко распахнутых глазах светились страх и безумная вера.

– Уранн Серый тебя…

Эгар схватил его за горло.

– Я кому сказал, захлопни пасть! Где был Уранн Серый, когда я в нем нуждался там, в степи? Где был Уранн, когда этому мальчику потребовалась его помощь? – Он окинул взглядом испуганные лица, озаренные светом факелов, и впервые в жизни испытал всепоглощающее презрение к собственному народу. Его голос стал громче. – Где ваш гребаный Уранн всякий раз, когда он нам нужен, а? Где он был, когда долгобеги отняли у тебя брата? Когда волки выкрали твою дочь из колыбели, Инмат? Где он был, когда пришла огневица, и дым от погребальных костров подымался на горизонте отсюда до самого Ишлин-ичана? Где был этот серый говнюк, когда умер мой отец?!

Тут Полтар встал и снова оказался с ним лицом к лицу.

– Ты говоришь, как дитя, – произнес он негромким, мертвенным голосом, который, тем не менее, услышали все собравшиеся. Шаман был полностью в роли – что ж, свое ремесло он знал назубок. – Время, проведенное на юге, отвратило тебя от наших помыслов, и теперь ты своим святотатством навлечешь беду на скаранаков. Ты больше не можешь быть вождем клана. Серый Владыка поведал об этом посредством смерти мальчишки.

Толпа зашумела, но, судя по звукам, скаранаки были сбиты с толку. Многие из них уделяли мало внимания Полтару и праздному образу жизни, который он вел благодаря своему статусу. Эгар был не единственным циником в степях и не единственным воином-скаранаком, который отправился на юг и вернулся с более обширными представлениями о том, как устроен мир. Трое или четверо из его компаньонов-скотоводов сами успели побывать капитанами наемников в Ихельтете, а один из них, Марнак, сражался бок о бок с Драконьей Погибелью при Виселичном Проломе. Он был старше Эгара, по меньшей мере, на десять лет, но еще мог становиться проворным, словно кнут, а в выражении преданности не дрогнул бы перед призывами шамана. Эгар заметил его мрачное, обветренное лицо в свете факелов – бдительный взгляд и готовность обнажить сталь. Марнак поймал взгляд вождя и кивнул один раз. От благодарности у Эгара защипало в глазах.

Но были и другие.

Слабые и глупые, коих собрались десятки, сбились в кучу среди соплеменников, страшась холодной ночи за пределами света факелов и всего, что таилось в ней. Страшась почти в той же степени всего нового, что могло пошатнуть мировоззрение, обрамленное огромными пустыми небесами и неизменным степным горизонтом. Эгар смотрел на них, и они отворачивались – так он понимал, с кем имеет дело.

За этими никчемными скаранаками, питаясь их страхами и играя на них, стояли жадные и состоятельные, чья ненависть к переменам проистекала из более прозаичных опасений, что они пошатнут старый порядок, а с ним – их привилегированную позицию в клане. Эти люди встретили геройское возвращение Драконьей Погибели не с радостью, но с холодным недоверием и проницательными догадками по части прав владения стадом и иерархии в клане. И он со стыдом был вынужден признать, что среди них, по меньшей мере, двое его братьев.