На всю жизнь сохранил Юрий Васильевич Грунин фотоснимок Генриха, который тот подарил ему при освобождении из лагеря. На обороте фотокарточки Генрих написал:

«Юрию Грунину. Писатель не только свидетель истории, но и ее судья».

В журнале «Архитектура СССР» в 1988 году был опубликован портрет профессора Людвига, сделанный Груниным в Степлаге в 1951 году. На нас смотрит волевой человек с большими красивыми глазами и бородкой Аристотеля… По внешнему лику его видно: он способен на большую бескорыстную дружбу, братскую помощь. Во всяком случае Грунин всегда во время пребывания в Москве мог рассчитывать на отдельную комнату в квартире друга, стакан чая и добротный бутерброд с колбасой и маслом… Я уже не говорю о большой дружеской поддержке каждого столбца новых стихотворений Грунина.

Таких талантливых и бескорыстных друзей у Юрия Грунина было немало как в лагере, так и вне его. Большим почитателем его таланта стала журналистка Нина Андреевна Барбутько. Помню, в редакции газеты «Джезказганская правда» она всегда повторяла, когда речь заходила о Грунине: «Его непременно надо печатать — это наш Твардовский. Не больше, не меньше».

Что верно, то верно — печатали в местных и республиканских газетах, журналах Грунина редко и неохотно. Сказывалась прежняя боязнь редакторов, — лучше перестраховаться, чем на бюро обкома партии за стихи опального поэта отвечать.

Но Нина Андреевна была не из робкого десятка. Став главным редактором региональной газеты «Подробности», она сразу же дала большой ход произведениям Грунина, как поэтическим, так и прозаическим.

Я давно заметил такую закономерность: повзрослев или постарев, почти все поэты становятся прозаиками. Видимо, в стихотворной форме не все вместишь, что хочешь сказать людям. Такое под силу было, скажем, только Пушкину, Некрасову… Как бы там ни считалось, Юрий Васильевич Грунин в 80-летнем возрасте вдруг почувствовал тягу к прозе и создал роман-хронику своей жизни «Живая собака». И Нина Барбутько взялась за публикацию этой книги в своей газете «Подробности», хотя без скептиков и недоброжелателей не обошлось. Ее даже за этот смелый поступок хотели уволить с должности главреда. Но вступился за нее, за газету, за роман Грунина известный нам Какимбек Салыков. И Нину не тронули!

А сам-то Юрий Васильевич? Как он реагировал на перипетии вокруг его новой книги? А никак! От того же Н. Марянина, приехавшего к Грунину в Джезказган из Москвы, чтобы взять у него интервью, узнаем: «С ним все уже случилось, поэтому ни напугать, ни заинтересовать, ни даже соблазнить его славой уже нельзя. Среди разговора он вдруг спрашивает:

— Так я и не понимаю, зачем Вы приехали?

Можно было бы сказать, что причина одна — на мой вкус, он один из крупнейших русских поэтов двадцатого века, и тексты его должны в сокровищницу этого века войти. Его место — пусть не рядом с богами вроде Маяковского или Мандельштама, но с титанами — Слуцким, Твардовским, Окуджавой, Самойловым. И до сих пор, даже в так называемые свободные наши дни, ему ничем не воздалось. Конечно, он гордость Джезказгана и его достопримечательность. Он строил этот город, за последние тридцать лет выезжал отсюда считанные разы. И зачем? Жизнь сложилась, какой сложилась. „Я никогда не умел и не хотел себя навязывать“. Он последний из живых поэтов этого века, так мне кажется».

Трудно с этим не согласиться.

Мать просила дочь на коленях простить ее, но Люба Рубцова сказала: «Нет, никогда». И в сердцах добавила: «Ты — не коммунистка, а фашистка!»

Что же произошло в далекой Сибири в городе Канске, где весной 1938 года пятнадцатилетнюю девушку-школьницу Л. Рубцову неожиданно арестовали за «антисоветскую агитацию и создание контрреволюционной организации в школе»? А произошла довольно непонятная с точки зрения психологии трагическая история в семье, казалось, успешной и благополучной. Мать Любы, до глубин души преданная партии большевиков коммунистка Дарья Рубцова во время уборки своей квартиры нашла под матрацем дочери рукописные листовки, в которых содержался призыв: «Долой Сталина!» И вот вместо того, чтобы спокойно поговорить с дочерью, выяснить, как возникли эти злополучные листовки, Дарья охапкой схватила их и побежала в горотдел НКВД города Канска, чтобы посоветоваться, как быть.

Находящийся там в то время начальник горотдела НКВД Всеволод Юрьев раздумывал, как ему быть в этом тихом городке, где долго даже писка не раздавалось против Советов, Сталина, а ему сверху многочисленными депешами вменялось «усилить работу с врагами народа». Многие чекисты в других городах уже прославились тем, что отправили в лагеря десятки безвинных людей, даже целые террористические организации вскрыли, за что получили ордена и медали, а он, Юрьев, как бездыханный, даже докладывать наверх о благополучном в этом отношении городке боялся… И вдруг такое «везенье»: перед ним предстала яростная коммунистка, готовая за имя Сталина на плаху голову даже своей дочери положить. Видавшему всякие доносы людей лейтенанту Всеволоду Юрьеву такое даже во сне не виделось, чтобы родная мать на дочь доносила! Да понимала ли она, что делала? Сердце чекиста дрогнуло, он хотел посоветовать гражданке Рубцовой взять да разорвать эти листовки, да и объявить конец этой истории!

Но тут Дарья Рубцова положила ему на стол свой партбилет, она, мол, как коммунистка, иначе поступить не могла! И бедный Юрьев сразу вспомнил о своей карьере, о том, что в этом деле он может отличиться, даже получить орден, если все чин-чинарем оформить. И он сказал Дарье:

— Приму меры, сегодня же приму…

— Так вы побеседуете с дочерью? — спросила Дарья.

— Побеседуете? — переспросил Всеволод Юрьев. — Да ее расстрелять мало, она — государственная преступница, против самого Сталина пошла. А вы побеседуете…

И только тут Дарья поняла, какое страшное горе принесла своим поспешным поступком дочери. — Я вас прошу: отдайте листовки, — попросила она. — Я сама разберусь с ней.

— Ну, нет уж! — крикнул Юрьев и пнул ногой дверь. — Вы — коммунистка. Пока коммунистка. А так ведь и сообщницей дочери можете стать. Не вы ли воспитали в ней ненависть к Сталину?

Дарья закрыла лицо ладонями, зарыдала. Юрьев буквально силой вытолкнул ее из помещения НКВД на улицу.

Орден за «дело Л. Рубцовой» чекист Юрьев не получил, но своей жестокостью и преданностью Сталину прославился. Он мог часами держать Любу без еды и воды в кабинете, чтобы добиться от нее признания в создании контрреволюционной организации в школе. И в конце концов Люба призналась, что она вместе со своей подругой Аней Зиминой, действительно, хотела создать такую организацию и назвать ее «Овод».

— Почему «Овод»? — выпучил глаза чекист.

— Потому что это мой литературный герой, — гордо ответила Люба. — Мой и моей подруги Зиминой.

— Овод, так Овод, — тяжело вздохнул Всеволод. — Но почему листовки против Сталина?

А оказывается, все очень просто. По мнению Любы, Сталин — тиран и убийца многих талантливых людей. У них в школе около 20 родителей ее подруг арестовали и неизвестно куда отправили, видимо, расстреляли. Среди них были учителя, литераторы, инженеры… Были арестованы как враги народа их любимые преподаватели — учитель литературы Петр Гаврилович Кронин и учитель географии Леонид Федосеевич Белоглазов…