его так, как он того заслуживал. Я знала, какую боль Лэндону принесла его смерть, в особенности учитывая их последний разговор. И я была уверена, что он хотел получить шанс сказать отцу хорошие слова — шанс в последний раз сказать ему правду, которого он лишился.

Жизнь несправедлива ко многим людям, но я уверена, что наибольшая несправедливость выпала на долю Лэндона Харрисона.

Ему становилось лучше, он все чаще говорил о будущем — о нашем будущем, — но за последние дни его взгляд отяжелел. Я видела, как что-то гложет его изнутри, хотя он ничего не говорил. Я видела его раны, хотя он их прятал. Он держал свою боль взаперти.

Он даже не плакал, подумала я, сидя в машине.

Это было самым страшным — то, что смерть отца не вызвала у Лэндона никаких эмоций. Словно ничего не произошло. Он не давал своим чувствам выйти наружу, и это меня пугало. Он копил их внутри.

А такое никогда не заканчивалось хорошо.

* * *

— Я переночую в отеле с мамой, — сообщил мне Лэндон после ужина.

Как и в предыдущие дни, он почти ничего не ел. Я беспокоилась, но едва ли могла что-то с этим сделать. Мима передала ему несколько контейнеров, чтобы он съел хоть что-то, но он и к ним не притронулся.

Это был дурной знак. Лэндон отказался от бабушкиной еды.

Он стал таким немногословным. Таким холодным.

— Эй, это ведь твоя последняя ночь здесь, да? Ты улетаешь утром? — спросила я, стараясь не выдавать свою боль.

— Ага.

— Ты уверен, что не хочешь побыть здесь немного дольше? Я могу о тебе позаботиться. Только представь… — Я улыбнулась, подошла к нему и положила руки ему на плечи: — Завтрак в постель, массаж, объятия — в любой нужный и ненужный момент.

Я провела пальцами по его коже, и он одарил меня усталой, натянутой улыбкой:

— Я бы хотел, но нужно возвращаться к работе. Мой менеджер уже выносит мне мозг из-за того, что мы опаздываем со сроками.

Меня переполняло разочарование, но я изо всех сил старалась этого не показывать. Он через многое прошел. Не стоило заставлять его чувствовать вину еще и за то, что я буду скучать.

— Хорошо, ничего страшного.

Он одарил меня еще одной улыбкой, на этот раз чуть более искренней.

— Я хотел бы остаться на ночь, но, думаю, после сегодняшнего дня мне стоит побыть с мамой.

— Я понимаю, понимаю. Она нуждается в тебе, а ты нуждаешься в ней. Не беспокойся, езжай.

Он притянул меня к себе, чтобы обнять, и я крепко к нему прижалась.

— Спасибо тебе за все, Шей. Ты делаешь все возможное.

Я прислонилась головой к его груди:

— Как твое сердце?

Он не ответил, просто наклонился и поцеловал меня в лоб.

— Мне пора идти. Не беспокойся обо мне.

— Ты знаешь, что я все равно буду.

— Но все-таки попробуй. — Он наклонился и нежно поцеловал меня в губы. — Я люблю тебя — дважды.

— Я люблю тебя дважды, — эхом повторила я, не отрываясь от его губ. — Лэнд?

— Да?

— Не дай своим мыслям нас разлучить. Я всегда буду рядом, в любую минуту, когда это тебе понадобится. Всегда.

Мы попрощались, и я наблюдала из-за угла, как он садится в машину и уезжает. Меня охватило волнение. Он уехал с беспокойным разумом и тяжелым сердцем, и я понятия не имела, найдет ли он дорогу обратно. На днях мы говорили о нашем будущем, о сокращении пропасти между нами, но сейчас я чувствовала, что эта пропасть снова увеличилась.

И мысль о том, что Лэндон снова от меня отдалился — как физически, так и духовно, — разбивала мне сердце.

Глава 7

Лэндон

Когда я вошел в кабинет доктора Смит, она не закинула ноги на стол. Она не подбрасывала в воздухе мячик и не улыбалась своей глупой улыбкой. Она не попросила меня назвать три хорошие вещи, которые произошли за последние сорок восемь часов, и я был за это благодарен.

Мне нечего было сказать.

Она сидела и смотрела на меня так, словно хотела забраться мне в голову и понять, как сильно меня надломила смерть отца. Ответ: очень.

Раны оказались настолько глубоки, что больше всего мне хотелось притвориться, будто их не существует.

— Лэнд?

— Пустота, — оборвал я ее.

— Что?

— Вот что я чувствую. Я чувствую себя опустошенным. Я не знаю, действуют ли мои лекарства, потому что я ничего не чувствую. Только пустоту.

Она кивнула:

— Отчаяние — нормальное чувство после смерти близкого человека.

— Нет. Вы меня не поняли. Я сказал, что чувствую пустоту, а не отчаяние.

— Да, я знаю, но иногда эти две вещи легко перепутать.

— Не решайте за меня, что я чувствую! — рявкнул я, вцепившись руками в подлокотники.

Мгновенно почувствовав сожаление, я закрыл глаза.

— Извините. Я не хотел срываться.

— Нет, это хорошо. Гнев — это хорошо. Знаешь почему? Потому что, если ты срываешься, значит, ты не опустошен. Я думаю, что твои чувства противоположны пустоте, Лэндон. Я думаю, ты чувствуешь слишком много. Прямо сейчас ты испытываешь все существующие на свете эмоции и не можешь с ними справиться. Ты находишься в режиме перегрузки, и из-за этого тебе кажется, что ты не способен ни на что повлиять.

— Как мне это исправить? — прошептал я сквозь стиснутые зубы. — Как мне исправить себя?

Она вздохнула и потерла лоб:

— В первую очередь тебе нужно осознать, что ты не сломлен — ты скорбишь.

Я позволил этим словам проникнуть в мое сознание и поерзал на месте.

Так ли это? Горевал ли я по человеку, который не хотел меня знать, пока был жив?

Нет. К черту его.

К черту его за то, что он не хотел меня знать, к черту его за то, что ему было все равно, и к черту его за то, что он умер.

— Это лекарства, — прокомментировал я, сцепив пальцы.

— С лекарством, которое ты принимаешь, все в порядке.

— Не знаю. Может, стоит попробовать что-нибудь еще, — проворчал я, почесывая шею.

— Дело не в лекарстве, — еще раз заявила доктор Смит.

— Откуда вам знать? Вы не я.

— Как ты чувствовал себя до того, что случилось с твоим отцом?

Я перебрал в памяти дни, предшествовавшие смерти отца. Я думал о Шей и ее улыбке, о том, как мы смеемся, целуемся, занимаемся любовью. О том, как хорошо, как легко было рядом с ней. Об