Сандугаш всегда им любовалась. Красивый он был. Мягкие, светло-русые с золотом волосы, веселые карие глаза с золотистыми искорками, и кожа загорала тоже как-то золотисто, а не просто темнела, как у других. Юношескую поджарость, почти изящество, литое, мускулистое тело он сохранил и после сорока.

Сандугаш обожала дядю Костю, восхищалась им, как живым героем из боевика, но не была влюблена. Он был с детства знакомый, почти обыденный, а от любви она ждала чего-то необыкновенного. И уж точно тот, в кого она влюбится, будет не из здешних, не из знакомых. Он приедет издалека. Почему-то лучше всего Сандугаш представляла себе руки будущего возлюбленного: сильные, но тонкие, с изящными пальцами, руки пианиста, руки без мозолей, без загара.

У Кости были руки рабочего. Мозолистые, с въевшейся, невымывающейся чернотой.

Но это не имело никакого значения, когда Сандугаш осознала, что любит его.

Случилось все как-то очень банально: она выходила из магазина с тяжелыми сумками, он собирался в магазин войти, но передумал. Перехватил ее сумки:

– Давай помогу донести.

– Да я сама, дядь Кость…

– Девушкам тяжести таскать вредно. Особенно красивым девушкам.

Он не в первый раз сказал, что она красивая. Да Сандугаш и так знала, но взгляд, которым он сейчас смотрел на нее… Это был совсем не прежний веселый и доброжелательный дяди-Костин взгляд. Это был жадный, восхищенный, жаждущий взгляд мужчины. Никто так на нее не смотрел! Только Белоглазый во сне. Но там все было иное, страшное, а здесь – солнечное и радостное.

– Что-то ты бледная, Сандугаш. Слишком много училась, да? Давай-ка я сумки твоим родителям заброшу и повезу тебя кататься на лодке. В детстве ты любила, а я давно тебя не катал. У меня сегодня свободный день. Покажу тебе такую красивейшую заводь с кувшинками! Тьма синих стрекоз. Как в сказке.

Сандугаш радостно согласилась. Отца дома не было. А мама хоть и удивилась, что Константин взялся развлекать ее дочь, но особого внимания на это не обратила. Не подумала даже о том, что в Выдрино он первым бабником слывет, что от трех бывших жен у него семеро детей, а от четвертой, теперешней жены, Марины, трехлетняя девочка. Что если бы в Выдрино существовало понятие «репутация», у Константина Еремеева она была бы в высшей степени скверной.

Сандугаш в голубом сарафане и косынке от солнца сидела на корме, а Константин греб. Он скинул рубашку. Она смотрела, как напрягаются и опадают мускулы на его руках и груди. Это было красиво. Все в тот день было красиво. И заводь с кувшинками и стрекозами. И то, как он выдернул одну кувшинку и снял с Сандугаш косынку, чтобы вплести ей в волосы цветок. И то, как он смотрел на Сандугаш, чуть прищурившись, и глаза у него казались непроглядно темными, а ресницы, выгоревшие на солнце, слегка золотились.

В тот, первый, день он ее даже не поцеловал. Только провел пальцем по плечу, словно поправляя сползшую лямку сарафана. И это прикосновение было как ожог.

Ночь Сандугаш провела почти без сна. Думала. Осознавала. И к утру поняла, что влюблена в него. Что всегда была влюблена в него, просто не понимала… Она потому так сильно чувствовала переполняющую ее нерастраченную любовь, что эта любовь была уже обращена к совершенно определенному человеку, у любви был избранник, просто Сандугаш его не видела! А солнце осветило его – и вдруг стало все ясно.

Ясно, но сложно. Приятель отца. Женатый.

«Может, на самом деле он-то ничего ко мне и не чувствует?»

Она решила проверить. Промаявшись день, вечером пошла к автомастерской. Так, словно гуляет. Словно ничем не занята. Только надела самое лучшее свое платье – белое, с кружевами, которое ей для выпускного купили. В нем Сандугаш чувствовала себя женщиной из другого мира, из телесериала со страстями, из роскошного особняка, где мужчины в смокингах пьют шампанское, преступления совершаются из-за миллиардного наследства и у всех страшные тайны… Пострашнее, чем быть влюбленной в друга отца, к тому же женатого.

Костя показался в семь. Подошел к ней со счастливой улыбкой, так, словно знал, что она придет, но при этом ее приход все равно стал для него драгоценным подарком.

– Сандугаш… Какая же ты…

– Костя… Я тут просто… – Она не знала, что сказать.

– Пойдем отсюда, а? Людно тут. Я знаю, где мы спокойно можем посидеть и поговорить.

Сандугаш немного боялась, что Костя прямо сейчас поведет ее куда-то, где будет кровать и ей придется сделать то, что все любящие женщины делают для мужчин. Но он отвел ее к лодочной пристани, усадил в лодку, долго греб вдоль берега Байкала, пока не нашел удобное место, чтобы причалить. Костя спрыгнул в воду, Сандугаш хотела последовать за ним, но он буркнул: «Сиди!» – и с ней вместе вытащил лодку на камни. Потом они шли, взявшись за руки, по берегу вверх, пока Костя не вывел Сандугаш на поляну: будто комнатка, на полу мягкий ковер с мелкими цветочками, деревья и кусты – стенами, а потолок – бледно-голубое небо. Говорили о чем-то неважном, необязательном, Сандугаш потом и вспомнить не могла, о чем именно, зато помнила, как заново открывалось ей все в Косте: его голос, движения, запах. И ощущение своего тела как нового: коленок, локтей, тяжести волос на спине.

– Твой отец никогда мне не простит…

– Чего не простит?

– Того, что я влюбился в тебя. Но я не мог не влюбиться. Ты здесь как инопланетянка. Все бабы, а ты… чудесное явление.

– А Марина?

– Она баба. Я мужик, мне нужна баба. Но я только сейчас понимаю, что это такое, когда настоящее… Другие в семнадцать, а я в сорок девять… В семнадцатилетнюю, – с горечью сказал Костя.

– Мне почти восемнадцать.

– Да не в этом дело. Ты мне в дочки годишься. Непорядок это.

– А мне все равно. Мне кажется, я всегда знала, но только сейчас поняла… что люблю тебя.

– И мне кажется, что я всегда знал, что ты меня любишь. И что ты – для меня. Иди сюда…

Сандугаш подумала, что вот сейчас все и случится. Она знала, в первый раз бывает очень больно, но надо перетерпеть. И готовилась перетерпеть. Костя снял ее белое платье, маленькие белые трусики, но не лег на нее, а принялся ее гладить. Просто водил по ее телу, по рукам, по ногам жесткими, шершавыми, горячими руками. И солнце грело Сандугаш, а когда она закрыла глаза, ей показалось – они ласкают ее вдвоем, Костя и солнце. Он накрыл рукой темный мысок между ее ногами, чуть надавил ладонью – она ахнула от остроты пронзившего ее наслаждения.

– Вот и роса у тебя появилась, женская, – с удовольствием сказал Костя и начал мягко, ритмично нажимать, так, что Сандугаш выгнулась дугой, руку закусила, чтобы не закричать.

Потом он лег на нее. И она почувствовала сквозь ткань его брюк жесткий, напряженный корень… «Мужской корень» – так называли в их местах то, для чего другие слова были медицинские или грубые. Но медицинские и грубые не подходили совсем. А «корень» – чудесное, правильное слово, Сандугаш только сейчас поняла. Корень. Корень жизни. Костя прорастет в Сандугаш своим корнем…