Творческое Писанье.

К примеру в мягкий по местным меркам день завершения зимы в записной книжке Джорджа Ирвинга Ньюитта появилось следующее:

Чт 20/03/08: В. Равноденствие (=«день П-Е?») + 5-я годовщина вторжения США в Ирак. Стали известными новые факты издевательств над заключенными Абу-Грейбе & Гуантанамо. В Вашингтоне арестованы 200 антивоенных демонстрантов (Буш/Чейни отмахиваются от протестов). Китай арестовал 4000 тибетских демонстрантов (не самый умный поступок перед ленинской Олимпиадой).

ВЕСНА.

Хотел бы я знать, где же цветы мисс Музы?

Такие же записи, в коих слышалось «ну и?», делались и в последующие дни, и каждая завершалась грозившим обратиться в поговорку вопросом, вокруг которого все чаще и чаще, как обнаружил автор дневника, вертелись, вертелись, вертелись его мысли…

Минуточку: а это что? «Вертись, вертись, вертись»: рефрен вышепроцитированной песни Пита Сигера «Всему свое время», которая теперь (то есть «тогда», при переходе от зимы к весне) вдруг напомнила нашему сбившемуся с толку творцу об антивоенной фолк-балладе, вышедшей из-под той же талантливой руки в 1956-м, после того как в эру Маккарти обладатель ее был осужден Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности, и остававшейся популярной на протяжении всей Войны во Вьетнаме, то есть в шестидесятые и семидесятые: не о неуклюжем «Но где же цветы, хотел бы я знать?», пришедшем ДжИНу в голову одной из тех постравноденственных ночей, но о «Где цветы, дай мне ответ» — мучительной, повторяющейся жалобе, занесенной им — в сокращенном виде — в его тогдашнюю записную книжку:

Где цветы, дай мне ответ —

девушки сорвали, и вот их нет.

Когда же все это поймут?

Девушки где, дай ответ —

вышли замуж, и вот их нет.

Когда же все это поймут?

Где мужья их, дай ответ —

ушли в солдаты, и вот их нет.

Когда же все это поймут?

Где солдаты, дай ответ —

легли в могилы, и вот их нет.

Когда же все это поймут?

Где могилы, дай ответ —

цветами стали, и вот их нет.

Когда же все это поймут?[47]

Пора, конечно, но, судя по всему, случится оно не скоро. Через полвека после сочинения этих строк страна пребывает увязшей в еще двух не предвещающих ясного исхода войнах, которые каждый месяц обходятся ей в миллиарды долларов и в которых 4000 солдат США «легли в могилу, и вот их нет» — вместе со 100 000 иракцев и афганцев. Экономика увязла в глубоком дерьме по причине изъятия банками заложенного под ипотечный кредит имущества, краха, по сути дела, рынка недвижимости, резкого роста цен на нефть и рекордных дефицитов федерального бюджета. Показатель поддержки нашей страны международным сообществом падает, как и рейтинг доживающего последние дни своего второго срока президента, а между тем его администрация блаженно продолжает насиловать Конституцию, подвергая заключенных пыткам, без всяких на то оснований наделяя исполнительную власть все большими полномочиями и добиваясь от президента «письменных указов», которые позволяют ей не реализовывать те принятые конгрессом законопроекты, которые не по душе Белому дому, без наложения на них президентского вето. А экономическая пропасть, отделяющая богатейших американцев от прочих их сограждан, выросла до размеров, коими она отличалась в предшествовавший Депрессии Позолоченный век. Когда же все это поймут?

Может быть, как раз к ноябрьским выборам поспеем? — однако уже конец марта, а Дж. И. Ньюитт имеет не большее, чем его дремотная муза, представление о том, какого Х-пробел-пробел он втолковывает все это своей записной книжке. Он знает одно — и это все, что он знает по данной части: 23 марта (в первый день Пасхи, что, разумеется, никакого значения не имеет), когда Дж. и его подруга обнялись перед тем, как выключить свет и лечь в постель, Творчески Писающая часть его Воображения ощутила нечто эквивалентное близящемуся… оргазму? Рыганию? Чиху? Пуканью? Он даже зажмурился — крепко, как мог, — и поднапряг, так сказать, свою Фантазию (тихонько, дабы не потревожить соложницу), Чтобы Оно Состоялось. Но преуспел лишь в одном — заснул, осознав это с зачаточным разочарованием через пару часов, при Первом Ночном Мочеиспускании, а затем с сонным вздохом еще три часа спустя — при Втором Н. М., — пока наконец, уже перед самым рассветом, когда прокатившаяся над Стратфордом/Бриджтауном ранняя весенняя гроза, весьма неожиданная для этого еще зябкого времени года, не пробудила его от долгожданного

уложившегося в промежуток между высверком и ударом, или соответственно Donner und Blitzen[48], и он не испытал нечто, разочарованию прямо противоположное.

Вой ветра и дробот дождя. «Началось!» Наблюдатель/Рассказчик и его обрадованные друзья, пробежав по мокрому песку, укрываются среди свай, на которых стоит не то причал, не то тянущийся вдоль берега дощатый настил, а с океана на них накатывает скоропалительный шквал. Сейчас… Сейчас… Пляжные зонты летят, кружась, по берегу, ревущий ветер кладет струи дождя почти горизонтально. «ВОТ ОНО! Сверктрах! И пошло… и пошло…

И прошло, и сновидец проснулся, восторженный и немного смущенный, как только настоящая короткая гроза откатила на восток. Смущенный, ибо оказалось, что сон его был „влажным“ сразу в двух смыслах — проливного дождя и основательной эякуляции, — влажным буквалистски в сновидении и весьма осязаемо при пробуждении, тем паче что буквалистского „ночного извержения“ Сновидец не испытывал со времен прощания с отрочеством. Смущенный в еще большей степени тем, что причиной сонной эякуляции стала не возлюбленная его Аманда (проснувшись, он обнаружил, что прижимается своим оголенным передком к ее столь же оголенному заду), но…

Сверктрах в пору весенних каникул

Ай-ай-ай: Нейплс, штат Флорида, конец марта — начало апреля 1952 года. Последние весенние каникулы ДжИНа, его однокашницы по Тайдуотеру и без малого официальной невесты Марши Грин, его все еще лучшего друга Неда Проспера, а также однокашницы Неда по Стратфорд-Колледжу и самой последней его подружка Джинни Гиман. Давно расставшаяся с девственностью Вирджиния, Вирджиния Вагина, безгименная Гиман — ой-ой-ой!

— Тебя что-то беспокоит, милый? — спрашивает, проснувшись, супруга Рассказчика. С коей Рассказчик, едва занеся в записную книжку отчет о смыслах и отзвуках сверктрахового „видения“ (понятых им мгновенно, в отличие от таковых же более раннего) и тем представив оный на рассмотрение музы, делится им, немного приглаженным из соображений приличия.