— Ну ладно, услуга за услугу. Посмотрим, что можете предложить вы.

Трусики проворно вернулись на прежнее место, она опустилась перед мальчиками на колени, — на пыльные доски пола, положила ладони на бедра и обратилась из Инспектируемой в Инспектора. Мальчики, далеко не один раз врачевавшие вышеуказанным способом полученные от медуз ожоги и соревновавшиеся на заднем дворе, когда никто их не видел, в «кто дальше пописает», с видом мужской оснастки друг друга были знакомы. Но продемонстрировать ее в теперешних обстоятельствах — это была совсем другая история. Тем не менее обоим достало храбрости расстегнуть ширинки их вельветовых бриджей и (стараясь не смотреть друг другу в глаза, но не стараясь — на руки) выудить из оных вялые, розово-кремовые маленькие…

— Пенисы, — провозгласила Рут Эллен Проспер, поочередно оглядывая их с выражением легкого отвращения на лице. — Хрены. Херы. Хуи. А теперь залупите их.

Сделайте что? Нед Проспер явно понял, о чем говорила сестра и смело исполнил ее приказ. Могло ли случиться, что Джордж Ньюитт в его девять лет так-таки ничего и не ведал об этой операции (бог с ним, с названием) с крайней плотью, препуциумом, головкой члена? Навряд ли; но сейчас, почти семь десятилетий спустя, в такой же студеный день, он помнит лишь одно: а именно унижение, которое только и позволяло ему, что держать свой «пенис» большим и указательным пальцами правой руки перед самым носом Рут и утирать внезапно потекший нос левой (от коей исходил — отчетливый! — запах ее гениталий, подхваченный до того, как они поменялись ролями), — пока: «Если тебе так неймется, — сказал Сестре Брат, — сама и залупи». Что она, к зачарованному испугу Дж. И. Ньюитта, не без изящества и проделала: обнажила для пристального осмотра то, что дюжину лет спустя прежние мальчики, а в ту пору университетские студенты, назовут, делясь воспоминаниями над кружками пива в пабе их землячества, покачивая головами и посмеиваясь, «Рудольф, красноносый олененок»[31], — а затем отпустила его, прищелкнула пальцами и отрывисто произнесла: «Ладно, годен».

— Может, мне подняться и поискать эту елочную штуковину самому? — поинтересовался от подножья лестницы мистер Проспер. — Не надо, пап. Мы уже держим ее в руках.

Так о чем бишь я? Ах да: на столе, за которым столько зим спустя трудился ДжИН, уже лежали заметки о еще трех особенностях того времени его и (покойного!) Неда Проспера отроческой жизни — и среди прочих, подсказанных недавним солнцеворотным видением:

Для начала, о раннем открытии ими книг как источника внеклассных, а порою и внутриклассных удовольствий. «Большие Книги Для Маленьких», например: книжечки в твердых обложках, имевшие размер в половинку кирпича — текст на левых, 3х4 дюйма страницах, черно-белые картинки на правых — и повествовавшие о приключениях Дика Трейси, Томми Штопора, Тома Микса, Терри и Пиратов. Имелась также книга покрупнее — радикально сокращенная и подчищенная «Тысяча и одна ночь» с красивыми иллюстрациями Максфилда Пэрриша[32]. Плюс несчетные сборники комиксов — картинок там было больше, чем текста, а красочные изображения Супермена, Бэтмена и прочих понемногу вытесняли Большие Книги Для Маленьких с рынка. Когда же пара выпускников Бриджтаунской начальной перешла через речушку в Стратфордскую младшую среднюю, то зачастила, подстрекаемая родителями Неда, в Публичную библиотеку округа Эйвон, к полкам с книжками Эдгара Райса Берроуза о Тарзане и Виктора Эпплтона о Томе Свифте. А истории, истории, истории! Как ни наслаждались они воскресными сдвоенными сеансами в стратфордском кинотеатре «Глобус», как ни упивались радиосериалами вроде «Тени» («Кто знает, какое зло таится в сердцах людских? Тень знает …»), в те не ведавшие ни телевидения, ни видеоигр дни, именно истории, которые «рассказывались» напечатанными словами, влекли их сильнее всего — безмолвное, привилегированное общение Автора с одиночным Читателем (мальчики то и дело менялись книгами, но никогда не читали друг другу вслух). Старое доброе печатное слово: общее раннее пристрастие, которое в университетские годы становится — для Неда безоговорочно, для его закадычного друга наполовину мечтательно — призванием, подлинным предназначением…

Во-вторых, об усвоенном Недом в шестом еще классе обыкновении предложить что-нибудь — к примеру, противозаконный прыжок с Матаханнокского моста, — а затем объявить, если Джи не успеет сказать это первым: «По зрелом размышлении, если Рут нас заложит, влетит нам будь здоров», и наконец: «А по перезрелом размышлении — третьем — вода нынче до жути холодная, так пойдем лучше обрызгаем Рутти и ее подружек». Или во время войны, отправляясь с друзьями по Бриджтаунскому отряду бойскаутов № 158 собирать макулатуру: «Давай посмотрим, не найдется ли для нас чего в отбросах старого Торпа[33]», затем, после обнаружения целой коллекции разрозненных, с оборванными обложками номеров криминального журнальчика «Горячий детектив» с рисунками пером, изображавшими голых женщин, над коими нависла эротическая беда: «По зрелом размышлении давай прикарманим пару вот этих, авось пригодятся» — и, прикарманив: «А по перезрелом размышлении пошли они в задницу, военные усилия: пойдем зарабатывать значок „Образцовый дрочила“». Вследствие чего, пока нацисты захватывали Европу, отправляли евреев в концентрационные лагеря, вторгались в Советский Союз и приготовлялись вторгнуться в Великобританию, а императорская Япония, внезапно атаковав Пёрл-Харбор, добилась военного превосходства на Тиком океане, Нед Проспер и Джордж Ньюитт предавались мастурбации на вышеописанном чердаке дома 213 по Уотер-стрит, или в пустом дровяном сарае дома 210, или в иных уединенных местах. ДжИН довольно рано заметил, что чаще всего они исполняют именно «перезрелые», они же третьи, мысли его друга.

И наконец (в-третьих и в-последних), отставной СПП-Профессор Ньюитт вспоминает о предрасположении его приятеля Проспера, даже в те времена, к фразочкам о «последних вещах»[34], обратившемся в студенческие его годы едва ли не в манию: