Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Фантазерка ты. А ведь с виду взрослая женщина, – Ринат провел пальцем по носу Нины. – Надо быть более серьезной.
– Зачем это? Тебе что, серьезные больше нравятся? А за взрослую женщину вот тебе! – Нина попробовала пощекотать Рината сквозь куртку. Он захихикал нервно, отдернул руки Нины.
На переезде никто не сидел. Бетонные блоки заменили на другие, покрыли асфальтом, к переезду приделали шлагбаумы. Даже переезд стал более серьезным, остепенился.
Ринат и Нина встали на рельсы и попробовали сделать несколько шагов.
– Скользко, – Нина уже два раза соскакивала с рельс. Ринат шел пока без осечек.
– Я же говорю, осенью магия исчезает. Приходит убогая повседневность.
Нина решила пробежать по шпалам, но вскоре соскользнула, Ринат едва-едва успел ее подхватить. Они несколько секунд так и стояли обнявшись.
– Я вспомнила, как мы однажды шли в одном ватнике домой. Ты меня провожал после очередных наших грандиозных посиделок.
– Помню, – только и ответил Ринат.
– Кажется, тогда я как раз принесла на сходку ящик авокадо.
– Ты всегда была оригинальна. Мы еще называли ту ночь «время авокадо». Редкой дрянью оказался он. Но мы ели, потому что мы крутые и экзотичные. Закусывали им самогон. Потом посадили косточки у тети Зины в огороде, хотели устроить рай на земле.
– А я люблю авокадо. Те просто были зеленые, а спелые авокадо очень даже вкусные.
– Да знаю, специально тебя дразню. Я в Нью-Йорке ел вкусный сэндвич с мятым авокадо.
– Ты был в Нью-Йорке?
– А что, не похоже? – Ринат отошел на несколько шагов, чтобы Нина лучше его разглядела, скорчил гримасу и встал в дурацкую позу.
Нина улыбнулась.
– Балбес. Ты всегда любил рисоваться. Девчонки фыркали от твоих выходок.
– Рисовался, рисовался, да не нарисовал ничего путного.
– А по-моему, нарисовал, – Нина взяла Рината под руку.
– Откуда ты его тогда раздобыла?
– Отцу кто‑то подогнал с овощебазы. Контакты с миром налаживали заново.
Нину начинала бить дрожь. То ли от холода, то ли еще от чего. Нервное.
– Знаешь, Ринат, мне надо кое-что тебе сказать.
– Не надо, не надо ничего тебе говорить. Давай просто молча посидим. Вон скамейка.
– Я забыла бутерброды в машине. И термос. Ты знаешь, я заварила такой чай. С чабрецом, мятой, душицей. Тут росла раньше душица, но я никогда не могла ее найти. И каждый новый цветок я принимала за душицу. Я сейчас схожу за чаем. Ты же не закрывал машину?
– Нет.
Нина ушла за чаем. Она дрожала, она задумала разговор, готовилась к нему. Хотела сказать так много. Так много, что не надо слов. Ведь и так понятно. Но, с другой стороны, как будто какая‑то пленка отделяла их двоих с Ринатом от пронзительного счастья настоящей любви. Нина набралась смелости порвать пленку. И соединиться уже наконец‑то.
Нина взяла термос и свой блокнот. Она знала, что слова, сказанные вслух, часто выглядят глупо. Слова рассыпаются. И поэтому она собрала слова в блокнот. Назад Нина бежала. Сердце стучало в горло. Сердце было древним барабаном. Нина села рядом с Ринатом. Раскрутила термос.
– Девочка, что же ты так замерзла, – ласково сказал Ринат, снял свою куртку и набросил ее на них. Он любил этот джентльменский жест и пользовался им постоянно. Женщины млели.
Ринат обнял Нину и придерживал ее руку. Нина налила чай в крышку термоса, протянула Ринату. Он медленно отпивал, чай был все еще горячий. Нина прижималась к Ринату, к его стройному, мускулистому телу. И счастье наполняло ее, оно перетекало к ней от Рината в тех местах, где Нина касалась его.
– Я это поняла недавно. Меня как по голове стукнуло, – Нина так волновалась, что у нее зуб на зуб не попадал.
– Давай помолчим.
– Я люблю тебя, – внезапно сказала Нина.
Ринат вздохнул и крепче приобнял ее.
– Не говори ничего, все и так понятно. Давай замрем и запомним это.
Нина сидела и считала вдохи. «Скажи, скажи, скажи, скажи, скажи еще раз. Еще раз, скажи громче». Сердце стучало подобно безумному соседу, который бьет по батареям в тихую ночь. И стук отдается по трубам на весь подъезд. Каждая вена Нины передавала этот стук сердца все дальше и дальше. Она пыталась слушать, как дышит Ринат, и дышать вместе с ним.
– Я не могла это держать в себе больше. Я счастлива рядом с тобой. Это настоящее.
Нина полезла в карман за своим блокнотом, открыла на предпоследней исписанной странице и положила в руку Ринату.
«Это, наверное, всегда было, просто я не замечала. А сейчас заметила. Я вижу в тебе мужчину. Рядом с тобой я себя чувствую настоящей женщиной. Я люблю тебя, меня влечет к тебе. К твоему телу. Мне кажется, что я так тебя люблю, что больше уже никого не смогу полюбить. Вдруг мы судьба друг для друга?»
Ринат читал блокнот. Нина, замерев, смотрела на текст и ждала, когда он перевернет страницу.
Ринат молчал. Он стиснул челюсти, в его подбородке и щеках усиливалось напряжение. Он перевернул страницу.
«И понимаешь, мне сейчас так недостает всего этого телесного. Мой муж… хотя он тут совсем ни при чем. Я разведусь с ним… Это вообще не проблема… Меня совсем не смущают твои другие подружки. У меня ревности к ним нет. Но я чувствую, то есть мне так кажется, что ты тоже… Тоже неравнодушен ко мне. Иначе бы этого всего не возникло. Ведь у меня настоящая любовь, а настоящая любовь всегда взаимна».
Ринат стукнул по скамейке кулаком. И продолжал молчать.
– Нам же ничего не мешает. Понимаешь, я хотела сказать, что, может быть, ты думал, что мешает, а на самом деле не мешает. Мы можем быть счастливы. Это же будет совсем другое счастье. Понимаешь? – Нина аккуратно положила свою руку на руку Рината.
– Нин… Нин, ну зачем? – едва слышно, сдавленным шепотом произнес Ринат.
– Зачем что?
– Зачем ты все испортила?
– Что испортила?
– Неужели ты не понимаешь?
– Нет. Что испортила?
– Все же было так хорошо. Я думал, что мы с тобой друзья. Ты мой друг, не такая, как они все. – Ринат махнул рукой: жест, означающий все вокруг. Но вокруг никого не было, кроме женщины в красных галошах, с ведрами, полными воды, уходившей по тропинке.
– Я не понимаю.
Ринат внезапно схватил ее за куртку, расстегнул молнию, и быстро, грубо сунул руку под свитер Нине, стал нащупывать грудь, оттопырил ей лифчик и ухватил за сосок.
– Ты этого хочешь? Чтобы я трахнул тебя здесь? Снимай лифчик, покажи свои сиськи. Они же ничего, да?