Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну что ты… не надо… — неловко утешал её Аксель, чувствуя своё бессилие. — Ты же видишь, я нашёл тебя… и выход найду…
— Да зна-а-ю я… — ещё горше заплакала Кри. — Потому и пла-а-чу…
— Тебе не хочется к папе с мамой?
— Мне… его… жалко.
— Кого?
— Морица… Он такой добрый… и заботливый… и столько раз летал за тобой в Мю… Мю… и, наверное, его всё время обижали эти страшные птички, про которых ты рассказывал… а он лета-а-ал… Я бы умерла здесь, если бы не он… а мы его броса-а-а-ем…
— Да ведь это он виноват, что ты здесь! — в сердцах сказал Аксель. — Ты лучше о папе с мамой подумай. Их тебе не жалко?
— Жа-а-алко! — разревелась Кри в три ручья.
— Может, мы возьмём его с собой, — обнадёжил её Аксель, сам себе не веря. Но Кри, как ни странно, поверила и даже попыталась улыбнуться. Аксель вытер ей слёзы салфетками, оставшимися после ужина, и уже повернулся было к ней спиной, чтобы уснуть, но услышал требовательный голос:
— Поцелуй меня на ночь!
— Ты никогда меня об этом не просила… — пробормотал мальчик, опешив.
— Но мамы-то нет, и папы тоже, — объяснила Кри.
Аксель охотно расцеловал её, а ложась спать, не без самодовольства сказал себе: «Вот я и папа!» А что? Ещё вопрос, нашёл бы Детлеф Реннер дочку так же быстро…
Заснул он сразу и видел разные сны. Легко сказать — лечь спать! Это такая работёнка, за которую детям стоило бы брать с взрослых хорошие деньги и которая всегда неизвестно чем кончается. Может, ты сладко отдохнёшь, если не очень вымотался за день; но если вымотался, тебе почти наверняка что-нибудь приснится… И хорошо, если привидится торт-мороженое, а если за тобой по мрачному подвалу будет гоняться мумия или паук? И всё это в угоду неразумным папашам и мамашам, их будильнику и подъёму в школу! У свободного, как ветер, и в то же время пленного Акселя в эту ночь было ещё ничего, терпимо. Сначала пришёл, как обычно, дедушка Гуго с открытой тетрадью и долго что-то читал ему вслух, время от времени хмурясь и потирая левую бровь ладонью. Аксель уже знал, что он делает так, когда доходит до особо важного места, которое могло бы ему, Акселю, помочь. Мальчик старался слушать внимательно, но слова во сне ускользали и разбегались в стороны. Ему удалось удержать в памяти лишь несколько: «Иди… закрытых… гаснет… сова… проснись…», и последнее слово — «звёзд». Потом налетела стая тех самых «страшных птичек», как выразилась Кри, которые долго развлекались тем, что глотали друг друга и бегали кругами. Когда им это надоело, они сами себя ощипали, попрыгали на большую сковородку, полив её почему-то вместо масла клубничным йогуртом, а затем подали себя Акселю на обед. Чувствуя, что его тошнит от такого блюда, он попробовал вежливо отказаться, но не тут-то было! Жареные птерокуры применили силу и полезли ему в рот. Положение спас Шворк, появившись в белом фартуке и поварском колпаке. Он в два счёта сжёг шаровой молнией всех этих тварей, да заодно прожёг большую дыру в сковородке, лукаво подмигнул и, извиваясь, как змея, протиснулся в эту дыру и исчез. Вскоре он показался снова и выжидающе поглядел на Акселя: иди, мол, сюда. Но Аксель решил дождаться дедушку Гуго, который хотя бы скажет, куда дырка ведёт. Дедушка уже был тут как тут: в жилете, тёмных полосатых брюках, с часами-луковицей. Вид у него был будничный: ни за что не догадаешься, какие поэтические миры его слушаются, на диво отчётливо, словно бы и не во сне, подумал Аксель. Может быть, хотя бы по глазам видно, что он поэт? Аксель хотел поглядеть ему в глаза, но дедушка, покачав головой, тихо произнёс: «Ты уже глядел мне в глаза». — «Как? Когда? Где?» — начал спрашивать Аксель и проснулся.
Кругом было темно и тихо. Рядом — ох, хорошо-то как! — мерно дышала Кри, уткнувшись носом в подушку. В окошко лился лунный свет: видимо, Шворк предпочитал ночевать на свежем воздухе и улёгся на склоне горы. Аксель вытер покрытый испариной лоб и откинулся на подушку, размышляя над тем, что ему только что привиделось. Дедушка хочет ему помочь, это ясно. Но почему именно он? Почему не мама и не папа? Разве они любят его меньше, чем дед, который его даже никогда не видел? Да нет, дело, конечно, не в этом, а просто дедушка может помочь лучше. Чем же таким он отличается от родителей? Аксель вынужден был сознаться себе, что родители ни разу после его рассказа о несчастье не заговорили с ним о Шворке. А по некоторым словам, которые они осторожно роняли в беседе друг с другом, мальчик понял, что им звонил полицейский врач. Наверно, сказал им, что у него, Акселя, не все дома. Но и без этого папа наверняка бы не поверил. А мама? Может быть… Вот дедушка, тот поверил сразу, и знает, как выручить их из беды. Аксель не мог объяснить, откуда у него такая уверенность: главное, что она была.
Он спрыгнул на дорожку, сбегал босиком к рюкзаку и нашёл в просторном накладном кармане дедушкину тетрадь. В брюхе у Шворка стояла темень, полоска лунного света была на сей раз чересчур узкой, но какие теперь проблемы? Аксель даже не стал доставать карманный фонарик, а быстренько наколдовал себе низкий торшер с длинной изогнутой шеей и чёрным абажуром, специально для чтения в постели, и, удобно подоткнув себе подушку за спину, открыл тетрадь. На первой странице выцветшими чернилами было выведено: «Гуго Реннер. 2 августа 1965». Пониже мелким витиеватым почерком стояло: «Я умру ровно через двадцать пять лет». А ещё пониже был перечёркнутый крест-накрест рисунок, да такой, что у Акселя захватило дух: он боязливо оглянулся и, как маленький, укрылся с головой одеялом, надеясь, что всё это сон, и жить с этим открытием дальше не придётся. Но он не спал, и через минуту пришлось откинуть одеяло и поднести страницу поближе к беспощадному свету торшера. На него опять смотрела морда из телевизора, и то, что она была перечёркнута, не делало её менее выразительной и страшной. Дедушка был мастер рисовать, а сама морда пылала яростью: скалила зубы, топорщила стручковидные уши и явно пыталась сказать что-то вывернутым наизнанку кончиком носа. Никакого экрана вокруг неё не было, она просто была нарисована посреди чистого листа. Потрясённый Аксель ещё раз оглянулся вокруг, но кругом была только тишина и темнота. Он покосился на Кри: та лежала тихо, как мышка. Вот это да! Что дедушке знакомо такое исчадие — это ещё, пожалуй, не так удивительно: видно, подобные существа давно вяжутся к людям. Но как можно точно знать дату своей смерти? Память услужливо подсунула мальчику единственно возможное объяснение, идущее из множества прочитанных и услышанных сказок: дедушка Гуго продал душу чёрту, и тот отмерил ему жизненный срок, а платить-то, конечно, не хочется, вот дедушка с горя и нарисовал своего врага униженным и обманутым. Только вот не очень похож Гуго Реннер на человека, который способен стакнуться с чёртом… «Я разберусь, в чём тут дело, — твёрдо пообещал себе Аксель. — Я прочту эту тетрадь от корки до корки. Но позже. Завтра мне понадобятся силы. Сейчас я хочу только узнать, что говорил мне дедушка этой ночью. Я должен всё пролистать и найти стих, который начинается со слова „Иди“».
Долго искать не пришлось. Это была страница четырнадцать:
«Иди стеклянной стеной, и вскоре увидишь: нет