Первая серия писем завершилась обращениями к шведскому королю и к императору Леопольду I: стокгольмскому выходцу из династии Ваза и венскому Габсбургу молодая графиня напоминала об услугах, оказанных их коронам ее родными, и умоляла повлиять на Ганновер, надеясь на то, чтобы ее брату вернули свободу. Поверить, что ганноверцы осмелились покуситься на жизнь последнего графа Кенигсмарка, она отказывалась. Не стала она писать только новому саксонскому курфюрсту, так как обязанность его оповестить взял на себя ее зять.

* * *

Теперь оставалось только ждать...

Это-то и давалось Авроре хуже всего, поскольку терпением она не отличалась. День за днем ее видели бродящей по огромному замку и по парку, откуда она возвращалась, непременно заходя в церковь. В храме она не молилась (хотя не пропускала ежедневную службу), а, как в первый день, обращалась к душам своих прославленных предков — отца, дяди, деда. Она не сомневалась, что своей доблестью они заслужили особое место в воинственном раю, вблизи чертогов Вальгаллы, населенной неистовыми валькириями, а высоко над ними простираются бескрайние небеса, где вокруг трона Всевышнего снуют несчетные ангелы и праведники, славящие Его всемогущество... Этих усопших, в свое время своими подвигами сотрясавших Европу, Аврора тоже молила порадеть потомку, достойному продолжателю их славы.

Первые ответы, пришедшие в Агатенбург, разочаровывали. Это были шедевры лицемерия! Сочувствуя графине Кенигсмарк, семью которой постигла печальная утрата, в ответных письмах князья оговаривались, что не видят способа вмешаться в семейное дело ганноверского правящего дома... Читая эти строки, Аврора и ее сестра не могли сдержать слезы ярости.

— Трусы! Все они жалкие трусы! — негодовала девушка. — Как же они боятся старика Эрнста Августа и его мерзкого сынка!

Амалия, более здравомыслящая и хладнокровная, рассуждала иначе:

— Они боятся их возможного будущего. В Лондоне сейчас свирепствует мор. Что мы значим в сравнении с английской короной? Никто не рискнет ссориться с ней ради нас...

— А как насчет будущей английской королевы? Если трон унаследует Георг Людвиг, то София Доротея последует в Лондон за ним. Разве ее судьба тоже никому не интересна?

Как будто логично, но что толку? Император и тот дал понять графине Кенигсмарк, что не намерен вмешиваться в семейное дело, касающееся исключительно Ганноверского и Целльского герцогств, то есть двух братьев; и действительно, к чему портить отношения с Ганновером, снабжающим Леопольда отменными солдатами и позволяющим ему беречь жизни собственных подданных?

День за днем тучи на горизонте все более сгущались.

* * *

Внезапное возвращение Левенгаупта в начале сентября стало лучом света, возродившим надежду. Фридрих Август Саксонский, едва узнав, в чем дело, сам написал своему «кузену» нарочито сухое письмо с требованием возвратить в Дрезден его генерала. Ответ на письмо привел его в ярость. После изложения обычных формул учтивости ганноверский курфюрст грубо потребовал «перестать ломать голову из-за этой истории, ибо указанный господин является закоренелым распутником, привычным к развратной жизни, да и вообще никому не ведомо, что с ним стряслось».

— Этот ответ вывел государя из себя, — объяснял супруг Амалии. — Всякой грубости есть предел. Поэтому он отправил в Ганновер своего советника, генерала Баннера, потребовать от его имени выдачи «генерала саксонской кавалерии графа Кенигсмарка» и пригрозить в случае отказа местью. Пока что это все. Баннер еще в Ганновере, произносит все более грозные речи и требует по крайней мере следствия по делу об этом необъяснимом исчезновении.

— Слава богу! — Аврора со вздохом опустилась в кресло. — Наконец-то у нас появился защитник.

Это стало таким облегчением, что семья отправилась вместе со слугами в церковь, петь псалмы во славу Всевышнего. Теперь оставалось только надеяться и ждать исхода саксонского вмешательства. Разве Фридрих Август Саксонский, прусский и баварский курфюрсты — не самые могущественные среди германских князей? Саксонский владыка превосходил их всех богатством, и призрак будущей британской короны оставлял его равнодушным.

Целую неделю все переводили дух, занимаясь привычными делами. Аврора вернулась к своей чернильнице, но только лишь с целью дать волю воображению. Вспомнила она и про клавесин, игрой на котором владела мастерски. Осень пришла раньше срока, а с ней тучи и дожди, но это не мешало двум сестрам надолго уезжать верхом в поля или прогуливаться пешком то в парке, то вдоль реки. Когда начались холода, в огромных мраморных каминах запылал огонь, и они допоздна грелись у огня с книгами или с рукоделием в руках, слушая треск поленьев и наслаждаясь последними деньками в Агатенбурге, где Кенигсмарки обычно проводили только лето. Холодное время года обе сестры всегда коротали в Гамбурге, в красивом доме, доставшемся им в наследство от матери. Размерами он сильно уступал дворцу в Штаде, а это создавало уют. Здесь родились и провели детство сыновья Амалии, отправленные затем в сопровождении слуг и гувернеров в отцовские владения в Швеции, как это было принято в знатных семействах. Поэтому так понятно желание их матери родить дочь — ведь ее оставили бы дома, с мамой. В Дрезден графиня Левенгаупт наведывалась нечасто, так как там у ее супруга, как у любого солдата на службе у иностранного властелина, было всего лишь временное пристанище, отвечавшее его пристрастию к свободе и некоторой скаредности. Женившись на состоятельной представительнице рода Кенигсмарков, он считал нормальным, чтобы она три четверти года проводила в родовых владениях, в обществе сестры.

В конце этой недели блаженства мажордом объявил сестрам, вышедшим к вечерней трапезе, о том, что к замку подъехал кортеж из четырех крытых экипажей и трех всадников. На этом ему пришлось прерваться: за его спиной вырос Михаэль Гильдебрандт, промокший до нитки. Погода и впрямь была отвратительная — с Балтики, бушевавшей неподалеку, дул пронизывающий ветер, и до отъезда в Гамбург оставались считанные дни.

— Прошу извинить меня, благородные дамы, за внезапное вторжение, но меня принудили покинуть Ганновер, как только все вещи были упакованы, и я, учитывая погоду, решил не медлить. Нас всего трое, и нам пришлось бы защищать обоз, если бы мы вдруг встретили злоумышленников...

— Извинения излишни, — сказала Аврора. — Вы доставили имущество нашего брата?— Его личные вещи. Мне повезло: я получил разрешение забрать их до проведения торгов.

— Какие еще торги? — возмутилась Амалия. — Допустим, с графом Филиппом стряслась беда. Разве не мы вправе распоряжаться его собственностью?

Аврора ощутила ком в горле.

— Неужели его уже сочли... погибшим?

— И да, и нет. Там шепчутся — очень опасливо! — о его дуэли с неким офицером графом Липпе, исход которой был не в пользу графа Филиппа.

Произнеся эту новость, секретарь вдруг так расчихался, что девушка сжалилась над ним.

— Мой бедный друг, вы страшно продрогли, а мы учиняем вам допрос! Немедленно высушитесь, переоденьтесь, выпейте чего-нибудь горячего — и милости просим опять к нам. Мы ждем вас к ужину.