теперь, как эта благостная картина начинает распадаться. Со временем, по мере усложнения экономической структуры, все больше людей стало получать престижное образование, которое дополнялось престижной работой и хорошей зарплатой, отражающей более высокую доходность их труда. В какой-то момент наиболее квалифицированные работники начали считать более значимой уже не свою национальность, а свою профессию, поскольку именно она позволяла им максимизировать уважение к себе.

По мере того как это происходило, в отношении этой последней «порции» уважения, обусловленной выбором в качестве значимого того же параметра идентичности, который выбран многими другими людьми, начинали проявляться различия. Те, кто теперь считал значимым параметром идентичности свою работу, связывали уважение к себе со своим членством в группе других людей, сделавших такой же выбор. И наоборот, те, кто по-прежнему считал значимым параметром национальность, теряли в уважении[71]. Само это изменение, в свою очередь, побуждало большее число людей признавать работу более значимым фактором, чем национальность. Где остановится этот процесс?

На первый взгляд кажется, что в конце концов все люди просто пересматривают значимые для них факторы. Это возможно, но вероятнее то, что люди, занятые менее квалифицированным трудом, продолжают признавать более значимой свою национальность. Сравнивая этот итог с принятым нами исходным состоянием общества, мы видим, что профессионалы «отпали» от своей национальности, причем в их числе мы находим и утилитаристский авангард. В конце процесса такого отпадения они чувствуют себя более уважаемыми, чем в начале. В отличие от них, менее квалифицированные работники, для которых момент национальности сохранил значимость, потеряли в уважении; так как самые респектабельные отпали от группы, для которой национальность значима, принадлежность к ней дает меньше уважения.

Эта модель, как и любая другая, грешит редукционизмом и крайне упрощает реальную действительность. И все же она помогает нам, не утонув в массе деталей, объяснить, почему и как наше общество трещит по всем швам. На всех этапах процесса каждый человек просто стремится получить максимум уважения к себе. Но в результате структурных сдвигов в экономике по обществу проходит трещина. Профессионалы начинают считать главным параметром своей идентичности свою работу. Сьюзан Чайра в свою бытность редактором New York Times по международным вопросам прекрасно выразила это в интервью, которое она дала Элисон Вулф: «Работа приносит мне огромное удовлетворение — это неотъемлемая часть моего самовосприятия»[72]. Между тем менее образованные слои, которые не могли отзываться о своей работе с таким энтузиазмом, по-прежнему держались за свою национальность, но уже чувствовали, что их оттесняют на обочину жизни.

Поскольку довольным собой профессионалам достается больше уважения, чем людям из маргинализованных слоев, им очень важно дать понять остальным, что они действительно считают свою профессию главной составляющей своей личности. Теперь мы можем воспользоваться ключевой идеей «теории сигнализирования» Майкла Спенса, чтобы понять, как они, вероятно, будут это делать. Чтобы убедительно продемонстрировать, что я уже не считаю национальность значимым для себя параметром моей идентичности, я должен сделать что-то, на что я не пошел бы в ином случае, — принизить значение нации. Это помогает понять, почему социальные элиты так часто высказываются с явным пренебрежением о собственных странах: так они добиваются респектабельности — ведь именно это радикально отличает их от людей, находящихся ниже их по социальному положению. Поскольку, выламываясь из общего самосознания нации, они теряют в уважении со стороны тех, с кем они расстаются, вовсе не удивительно, что они вызывают у последних чувство обиды и неприязни. Надеюсь, что кое-что из описанного совпадает с вашими наблюдениями.

В новый класс образованных людей востребованных профессий вошли как правые, отстаивающие либертарианский принцип свободы зарабатывать собственными талантами, так и левые, усвоившие идеи утилитаризма или ролзианские идеи приоритета прав. Последняя группа не только сама отказалась от своего национального самосознания, но и призывала других следовать своему примеру. Левые подталкивали людей с теми или иными особенностями, которые, как они считали, давали им право признавать себя «жертвами», считать их самой значимой чертой их личности.

Последствия утраты общей идентичности

Это размывание общей идентичности сказалось на жизни всего общества. По мере фрагментации самосознания людей и растущего противопоставления профессий национальности доверие к людям, стоящим на верхушке общественной пирамиды, начало таять[73]. Как это произошло?

Вспомним главную идею главы 2. Готовность помогать другим формируется в нас совместным действием трех идей: идеи общей принадлежности к одной группе, идеи взаимных обязательств членов группы и идеи причинной связи между помощью другим и благополучием группы, что делает такую помощь осмысленной. Таким образом, размывание общей идентичности подрывает готовность тех, кому больше повезло в жизни, признавать, что они имеют обязательства перед теми, кому повезло меньше.

Основой большинства проявлений человеческой щедрости служит идея взаимных обязательств. Это важный шаг от довольно слабого чувства альтруизма и осознания «долга спасения» к гораздо более мощному воздействию: пониманию необходимости взаимных обязательств, которое заставляет людей мириться с высокими налогами. Но вместе с этим пониманием возникает проблема координации: если вы признаете взаимность обязательств, я готов буду признать свое обязательство перед вами, но как мне узнать, что вы признаете свое обязательство? И как вам узнать, что я признаю свое? Почему мы верим, что каждый из нас выполнит свои обязательства, когда это потребуется?

Ответ на этот вопрос нам дает экспериментальная социальная психология: нам необходимы общие знания. Каждый из нас должен знать, что другой знает о признании нами нашего обязательства, и это «мы знаем, что мы знаем, что мы знаем» отражается как некое эхо. Именно такое знание постепенно формируется общими идеями принадлежности, обязательств и целесообразности, циркулирующими внутри «сетевой» социальной группы. Границы, в которых действуют обязательства взаимности, совпадают с предположительными границами группы, к которой мы принадлежим, а осознание того, что у нас одни и те же нарративы, подкрепляет это ощущением практических границ общего знания. Поскольку нарративы в основном выражаются в языке, существует естественный верхний и труднопреодолимый предел численности группы: общий язык[74]. Однако никакого соответствующего ему нижнего предела не существует: в рамках языковой группы идентичности могут очень сильно дробиться. Трещины в общей идентичности ослабляют как группу, в рамках которой существуют взаимные обязательства, так и практическую реализуемость взаимных обязательств между членами отделившихся друг от друга групп.

Не приходится сомневаться в том, что наше общество действительно разделилось на лиц, получающих доходы выше среднего уровня и отказавшихся от национальной идентичности в пользу своей профессии, и менее обеспеченные слои общества, которые остались ей верны. После Трампа, Брексита и Ле Пен не приходится сомневаться и в том, что эти две группы осознают факт этого разделения.