За спиной кто-то вскрикнул, штык винтовки, которую Родион не выронил из рук, уткнулся в какое-то препятствие. Он повернулся и волосы встали дыбом – острое граненое жало торчало из разинутого рта, из которого буквально хлынула потоком алая дымящаяся кровь.

– Эй-х…

От осознания того, что он собственноручно нечаянно пригвоздил солдата к стенке, и убил того – чтобы такое понять, ему оказалось достаточным взглянуть в бездонные глаза умирающего, Родион в жуткой панике, вложив все силы, отчаянно рванул винтовку обратно. Словно это движение могло бы спасти жизнь заколотого им молодого солдата.

Хрясь!

– Ось-хра!

Словно по стене ударил. Приклад пришелся точно в лицо того солдата, что подбежал к нему первым. Нос моментально брызнул кровавыми соплями, тот навзничь рухнул на снег, зажав окровавленными ладонями лицо. Родион в ужасе выронил винтовку из рук.

– Я нечаянно…

Еле слышно проблеял парень, и тут же был свален на снег подбежавшей толпою. Удары посыпались суматошным градом со всех сторон, вначале было очень больно, а потом в голове Артемова словно взорвалась яркая электрическая лампочка в тысячу ватт…

– Что же ты так с охраной опростоволосился, товарищ Ермолаев?! Ведь трех бойцов офицеры насмерть таки вбили. Еще двух изувечили – одному челюсть прикладом разнесли, шепелявит теперь едва-едва. Другого ножом истыкали…

– Бебутом, товарищ Либерман!

Машинально поправил Пахом, пребывая в самом тоскливом состоянии. Сейчас на него чекист, а уполномоченных Особых отделов именно так в армии называли, всех собак на него свешает, и хана – за меньшие проступки трибунал в «расход» направлял.

– Ага, кинжалом, – с нехорошей улыбкой согласился Либерман, задумчиво потерев свой выдающийся вперед нос. – Хорошо, что доктор из Тунки здесь к роженице приехал, успел зашить ногу, иначе бы боец кровью истек. И по твоей вине, товарищ Ермолаев, все случилось.

– Виноват, товарищ Либерман, – совсем убитым голосом произнес Пахом, только сейчас осознав насколько коварным был недавний сон. И вожделенным орденом поманил, и новым званием. Все же или два «треугольника» на рукаве носить, или командирский «кубарь» – есть большая разница. А тут, если даже трибунал смилостивится над ним, во что поверить трудно, то опять в рядовые переведут. И спорет он свои алые нашивки как миленький, да еще с радостью, что к стенке не поставили.

– Скажи, что думаешь об этих офицерах? Ты у нас опытный боец, шестой год воюешь, глаз наметан!

Чекист резко задал ему вопрос, который Пахом сейчас никак не ожидал, да еще внимательно посмотрел на Ермолаева блестящими глазами. И тот почувствовал облегчение, поняв, что уполномоченному Особого отдела его соображения действительно очень важны. А потому начал отвечать медленно, тщательно подбирая слова.

– Подъесаул опытен, матерый, но чин выслужил из простых казаков. У него на правом плече кожа более плотная, видно, что приклад часто приставлял. Шашкой владеет мастерски…

– Ты же ее первым ударом вышиб!

– Это была не шашка, а бебут – тут у меня уже большое превосходство было, клинок ведь на две ладони длиннее. Он сверху махнул – а так удар наносит либо самоуверенный глупец, либо очень умелый и опытный рубака. И каким считать этого есаула, если до того он двоих наших бойцов на дворе как курей этим бебутом зарубил?

Ермолаев скривил губы, пожав плечами. С матерыми казаками он сейчас не хотел бы в рубке один на один сходиться, хотя гусаром был не из последних, как-никак без малого почти десять лет в седле провел.

– Мне жутко повезло, товарищ Либерман, что у него не шашка в руках была. Просто подъесаул с похмелья жуткого страдал да по морде утром от меня прикладом до того получил, не евши всю ночь, вот силенок ему на добрую схватку и не хватило.

– А прапорщик?

– Вражина лютый, но не казак, в лампасы ряженый. Да и офицером стал недавно, командных словечек совсем не применял, ругался как горожанин балованный, студенты и то забористей иногда выражаются. Но заковыристо, нас сусликами жеваными обозвал.

– Сусликами?!

Либерман хохотнул, но глаза продолжали оставаться цепкими и холодными.

– А с чего ты решил, что он не казак, а переодетый лишь в форму?

– Шашка у него очень худая и тупая, такую настоящий казак никогда в руки не возьмет.

– А если он ее нашел?

– Так заточил бы, а то она лезвие колуна имеет, чуть ли не три спички. И владеть ею совершенно не умеет. Меня утром ткнул так, что обхохочешься – любая баба пестом ловчее управляется. Нет, не казак он, кто ж так на шашках бьется, будто в первый раз в жизни клинок в руки взяв. А вот винтовкой здорово орудует, двоих наших запросто завалил, сам видел. И еще двух в карцере убил – у одного висок проломан, у другого шея перебита. Видимо, напали неожиданно, наши и оплошали. А он винтовку вырвал и прикладом их добил. Умелец, ничего не скажешь, мать его в душу офицерскую, в три загиба колесом, да по Тверской!

Ермолаев насупился.

Как бы ни зачерствело его сердце, но сегодня он бойца потерял, да пятеро караульных стрелков полегло с ним, хорошо, что двоих только ранили. И все из-за его промашки, нужно было внутренний наряд проверить, а не спать завалиться. Но терзать себя было бессмысленно, что случилось, то случилось.

– Думаю, и не с пехоты прапорщик, и не артиллерист тем паче, а скорее с искровыми станциями дело имел – пальцы у него тонкие, белые, оружейного масла и грязи даже малых следов нет.

– Телефонист, что ли?

– Нет, те по грязи свои провода тянут. А этот чистенький. Не телефонист он, или на искровой станции радио давал, или на телеграфном аппарате работал.

– Хм. А пожалуй, ты прав, – после долгой паузы хмыкнул уполномоченный Особого отдела, и на его губах заиграла многозначительная улыбка. – На этом ты и решил, что прапорщик не казак?

– Задницу его смотрел, она белая и мягкая, никаких потертостей на коже, а значит, к седлу непривычна. А казак без коня немыслим! Я таких еще ни разу не видел!

– Резонно.

Чекист кивнул головою, соглашаясь, и, пройдясь немного по горнице, подошел к столу, выложив на него взятый у подъесаула револьвер.

– Ну а это что за штука?

– Господская игрушка, – презрительно скривил губы Ермолаев. – Видел, как офицера своим женам такие брали. Буквы на нем иноземные, не нашенские, баловство одно, а не оружие. Ствол короткий, гильзы маленькие, а значит, заряд пороха вдвое меньше, чем у нагана. Зато отдача слабая, как раз для их слабых ручонок.

– Слабоват, говоришь, – усмехнулся Либерман, и в его голосе послышалось некоторое сомнение, которое Пахом попытался тут же развеять.