– Сюда сейчас вахмистр Юрка Усольцов подъедет с казаками, они из вас котлетный фарш нарубят!

Ермолаев вздрогнул – эту фамилию им уполномоченный на днях говорил. В банде есаула Шубина служит такой, чуть ли не его правой рукою. Вот только имени еще в ЧК не знали. Ведь в долине Усольцовых, как на дворовой барбоске блох, и все из них казаки, поголовно и люто ненавидящие Советскую власть.

Рядом беспокойно завертели головами по сторонам бойцы, взяв на изготовку винтовки – мигом сообразили, кого поджидали в заброшенном скотнике господа офицеры. Хотя наступило утро, и рядом целый стрелковый батальон расквартирован, а все равно мало приятного узнать, когда где-то рядом озверелые казаки рыщут.

– Пятеро их, казаков, не иначе. Потому эти офицеры нас за них приняли, товарищ помкомвзвода, – тихо прошептал на ухо Ларионов, но тут же замолчал, ибо схваченный прапорщик, вопя от боли, стал выкрикивать совсем серьезные вещи.

– Да у меня в стриптиз-баре на Луговой крутые «бойцы» завсегда тусуются! «Положенцы» в авторитете! Мы вашу местную совдеповщину в клочья скоро порвем! Как тузик грелку! Братва на «меринах» подкатит, «стрелку» вам забьют, предъяв накидают…

Ермолаев посмотрел на Касьянова – тот, уроженец Иркутска, кивнул головою – мол, есть в городе такая улица.

– Что это он такое гутарит?

– Т-с, – осадил Ларионова Пахом и тихо произнес: – С Иркутска они, из белого подполья сюда посланы. Положение в городе держат, а потому влиятельны шибко. Авторитетные там руководят господа. Видно, с казаками переворот решили устроить. А в городе своих боевиков, бойцов держат. А прапор ряженый, но сам не казак. Из образованных, по говору слышно. Да, – помедлив, он добавил: – лошади у них, видать, хорошие! Мерины какие-то! Может, и нам пригодятся? Надо бы и нам таких лошадок поиметь…

Ермолаев задумался на секунду и понял, что действовать нужно быстро и решительно. Он повернулся к красноармейцам и принялся командовать, негромко отдавая приказы.

– Хижняк и Андреев! Быстро наденьте их форму, и штаны с лампасами тоже. Может, и обознается Усольцов, а вы казаков в упор валите, если сюда подъедут. Но вряд ли – утро наступает. Но все же настороже держитесь, помощь сразу отправлю. Офицеров в седла привязать, напрямую в Шимки уйдем, пока еще метет, может, и не заметят. Поднимем караульную роту, да прочешем здесь всю округу, надеюсь, что не успеют уйти в горы.

Бойцы принялись раздевать офицеров, развязав им руки и навалившись по двое. Шинель с бекешей сняли сразу, и тут же связали. Подъесаул был без сознания, от него разило сивухой за версту.

Однако Ермолаев уважительно цокнул языком – встречался он с такими офицерами на Маныче в прошлом году, тоже были в черных гимнастерках «цветных» полков. И знак у того на груди знакомый, в виде венка с наложенным сверху мечом.

– Это корниловец, братцы, и с орденом ихним «За ледяной поход», что они на Кубани проделали! Видно, от Деникина он сюда направлен. Знатную птицу мы поймали!

Бойцы с ненавистью, но и с нескрываемым уважением уставились на беспамятного офицера – вражина лютейший, поневоле относиться серьезно будешь. Однако тут все вздрогнули от яростных воплей прапорщика, с которого стали снимать шаровары с желтыми лампасами.

– Вы что затеяли, гомосеки?! Себя долбите сколько хотите, а я-то при чем?! Саныч! Они тут все педерасты!

– Пасть кляпом быстро заткните, а то он всю округу своими воплями переполошит!

Время стремительно уходило, а потому приказ Ермолаева выполнили почти мгновенно, и через пару секунд прапорщик подавился собственной рукавицей. Помкомвзвода почернел лицом, понимая всю тяжесть свалившегося на них тяжкого груза ответственности.

– Теперь мы можем все полечь под пулями, товарищи бойцы, но эти офицера живыми должны быть доставлены в Особый отдел! Живыми, только живыми!

Голова немилосердно болела – еще никогда в жизни Александр не испытывал столь жуткого похмельного пробуждения. В первую секунду он даже не понял, куда попал, и почему так жутко болит тело. И тут же был скрючен жесточайшим спазмом.

– Э-во, ха…

Выворачивало его качественно, наизнанку. Пасюк захлебывался блевотиной, но ничего не мог сделать, ибо руки и ноги совсем его не слушались, будто связанные.

– Да что ж такое делается?!

Подъесаул с невероятным трудом перевалился на бок, и этим спас себя от неминуемого удушья. Рвотная масса хлынула на загаженный грязный пол из плохо струганных досок, и Александр с невыразимым облегчением вздохнул живительного воздуха.

Однако стоило ему попытаться выпрямить свои затекшие ноги, как он не удержался на боку и перевернулся на живот, угодив лицом в теплую, исходящую парком, собственную жижу. Это и добило – его снова вырвало, не менее обильно.

– Ип-тыть!

Кое-как, с превеликим трудом извиваясь ужом, Пасюк отполз чуть в сторону и уткнулся во что-то мягкое. Спасаясь от искусственной слепоты, он стал тщательно вытирать свое изгаженное лицо о шершавую ткань, мотая головой, как уставшая лошадь, из стороны в сторону. Зрение вскоре вернулось, и, открыв слипшиеся веки, подъесаул принялся оглядываться.

– Х-де я?

Бревенчатый потолок, такие же стены – тусклый свет падал с маленького, покрытого ледком, оконца. А еще была печка с кирпичной трубою, и, коснувшись ее лбом, он понял, что ту недавно протопили.

Теплая…

– Это что ж они творят, падлы?! Беспредельщики!

Память к нему мгновенно вернулась, несмотря на жуткие похмельные страдания, и тут же услужливо перелистала страницы недавнего прошлого. Остановившись на последнем кадре, когда обряженный красноармейцем детина ткнул его в лицо прикладом винтовки. Это видение снова вызвало приступ острого бешенства.

– Падлы! Краснюки ряженые!

Ему захотелось впиться зубами в горло этой сволочи, ибо Пасюк только сейчас понял, что иного оружия у него просто нет – и ноги, и руки были качественно связаны. Умелец знающий постарался – с толком вязал, по мягкому бессознательному телу. Потому сам хрен освободишься, от таких пут в одиночку не избавишься.

– Твою мать!

Выругавшись, Пасюк пришел к новому выводу, от которого озверел еще больше. Ему высадили два передних зуба, их острые осколки, торчащие из десен, он ощупал языком.

– Ну, твари гребаные, вы мне за это заплатите. Нашим скажу, они вас в клочья порвут!

Пообещав устроить ряженым красноармейцам самые лютые казни, какие только могло представить его воображение, начиная от элементарного мордобоя и заканчивая качественной поркой, он немного успокоился и посмотрел на лежащее рядом тело, также крепко стянутое кожаными ремешками и перемотанное веревками. В знакомой гимнастерке с серебристыми погонами, на которых сиротливо блестело по одной звездочке, будто слезинки, что текли из его глаз.