бунта, а епископ Гедеон, вскоре после суда удаленный в свою епархию, умер по дороге, не доехав до Пскова. 4 июня в Кремле рухнула церковь Трех Святителей Московских, смежная с Крестовой палатой, в которой судили опального архиерея».

Арсения сослали сперва в Ферапонтов монастырь, а потом под Архангельск, в Николо-Карельский, «без права письменного и словесного общения». Но владыка и в ссылке продолжал свои протесты, а среди монахов нашлось немало сочувствующих ему. Некоторые считали его за мученика, а настоятель почитал как архиерея.

Но нашлись два монаха, которые написали донос императрице, мол, ссыльный бранил Синод. Дело переквалифицировали в политическое, и приговор последовал соответствующий – расстричь, переодеть в мирскую одежду, переименовать в Андрея Враля и сослать на вечное заточение в Ревель (Таллин), в каземат башни Гросштанпорт, похожий на сырую каменную могилу размером два на три метра.

Молва стала разносить слухи, что Андрей Враль по пути в Ревель молился в одном из храмов по дороге: как был, в арестантской одежде, прошел прямо в алтарь, а конвоиры, когда посмотрели туда, оцепенели: вместо арестанта у престола причащался человек в сверкающем архиерейском облачении. Екатерину эти слухи явно раздражали, и коменданту крепости Тизенгаузену она писала: «У вас в крепкой клетке есть важная птичка. Береги, чтоб не улетела».

В этом каземате Арсений провел пять лет в полном одиночестве: к нему никого не допускали, не давали бумаги и чернил, а охране было запрещено с ним даже разговаривать – при попытке узника заговорить караульным было предписано вставлять ему пыточный кляп.

В какой-то момент его замуровали: заложили дверь его каземата кирпичами, оставив только окошечко, чтобы подавать пищу. Только в феврале 1772 года, перед смертью узника, Екатерина II разрешила допустить к нему священника, с которого взяли подписку, что он под страхом смерти потом никому ничего не расскажет. Дверь открыли, он вошел в камеру, но тут же в страхе выбежал с криком, что там «архипастырь в полном облачении». Через несколько минут, придя в себя, он в сопровождении пристава снова вошел в каземат. На койке лежал арестант. Напутствовав страдальца, священник попросил у него благословения, и умирающий дал ему на память свой молитвенник с надписью «Смиренный митрополит Ростовский Арсений».

Через день, 28 февраля 1772 года, владыка скончался. На стене его камеры осталась выцарапанная углем фраза из 118-го псалма: «Благо, яко смирил мя еси»[23].

Расправа над святым Арсением стала шоком для Церкви, и в короткой перспективе Екатерина ею добилась своих целей: иерархи были устрашены, и против секуляризации имущества и земель Церкви никто больше не восставал. А в долгой перспективе священномученика Арсения полтора столетия тайно чтили в народе как страдальца за Церковь. Поместный собор 1917–1918 годов отменил неправедный приговор Синода о нем и посмертно возвратил ему архиерейское достоинство. В 2000 году Арсения прославили к общецерковному почитанию.

Дело владыки Арсения – самое громкое, но подобных в эту пору было еще немало.

В Сибири велось следствие против митрополита Тобольского и Сибирского Павла (Канюшкевича) – его также обвиняли в сопротивлении секуляризации церковных имений. Причем все дело было сшито по ложным наветам. Но его все равно лишили кафедры и отправили «на покой» в Киево-Печерскую лавру.

Историк Карташев писал, что Екатерина «вела разведку и о других архиереях, недружелюбно встретивших секуляризацию».

Никогда, наверное, Церковь в нашей истории не находилась в столь унизительном положении. Даже при большевиках она будет Церковью-мученицей, это будет страшно, но это будут открытые гонения, а при Екатерине ее гнали как бы под разными благовидными предлогами. Ее «варили на медленном огне», ей тихо связывали руки. Императрица, решившая с новой силой продолжить антицерковное дело Петра, превращала святую Церковь не просто в госаппарат, но и в колокол с вырванным языком, а немая Церковь – это нонсенс. Потому что главное дело Церкви – Слово.

Причем поощряемое государством онемение Церкви проходило лукаво и не всеми уловимо: например, одновременно с разграблением имущества Синода принимались меры по якобы улучшению положения приходского духовенства. Указами 1764–1765 годов отменялись все так называемые окладные сборы, которые приходское духовенство обязано было платить архиерею. Но отменились они, потому что епископат переходил на казенное содержание от доходов секуляризованных церковных имений! Так вуалировались и лакировались псевдоблагими законами и нарушение апостольского правила о том, что «да служащие алтарю от алтаря питаются», и порабощение епископов – через казенное жалованье ими было легче управлять. При этом сами они лишались свободы управления своими помощниками: им было запрещено лишать священнослужителей сана без разрешения Синода.

Священники тоже были переведены на государственное жалованье, которое было крайне скудным и нерегулярно выплачивалось.

Все это – жуткие плоды петровской церковной революции и развитие этих плодов в руках такой же, как и Петр (может, чуть менее), религиозно-мертвой Екатерины[24].

Еще по вступлении на престол в своей речи к Синоду она прямо заявила, что архиереи – это не только служители алтаря и духовные наставники, но в первую очередь «государственные особы», ее «вернейшие подданные», для которых «власть монарха выше законов евангельских».

Только услышьте это: власть монарха выше евангельских законов! Из этой кривой расстановки приоритетов вырастали все остальные искривления эпохи.

Как и Петр, изыскивая во всем государственную пользу, Екатерина искренне полагала, что дело духовенства – доносить до народа смысл различных государственных инициатив. Приходские храмы были этакими СМИ того времени в ее понимании: здесь оглашались императорские указы – об обязательных прививках против оспы, о ценах на соль и т. п.

Один плюс у этого был: для подобных целей Екатерине было необходимо создать слой просвещенного духовенства. Потому она много занималась развитием духовных школ – и хоть многого ей здесь добиться не удалось, зато в России появился выдающийся просветитель, московский митрополит Платон (Левшин). Он занял пост директора Славяно-латинской академии, преобразовав ее в Славяно-греко-латинскую, и всячески повел образование в ней от латинского, как было прежде, – к греческому, более родному нам. Митрополит стал законоучителем наследника престола, будущего императора Павла, потом короновал его, а следом – и его сына Александра I.

О масштабе личности Платона говорит и то, что во время Отечественной войны 1812 года он оставался со своей паствой в оккупированной столице. Он строил немало обителей, ему обязана своим возрождением и Оптина пустынь. Он полемизировал с кумирами этого времени – французскими просветителями. Например, однажды он обратился к Дидро словами псалма: «Рече безумец в сердце своем: несть Бог» (Пс. 13:1). За невероятный дар слова семинаристы назвали Платона «вторым Златоустом» и «московским апостолом». Однажды после проповеди в Петропавловском соборе он обратился к самому императору Петру I, глядя на его гробницу. А Екатерина как-то раз сказала о нем: