«Верь в звук слов, смысл тайн в них» – вслед за этими словами В. Брюсова вспомним, что сам человеческий язык начинается с подражания природным звукам: жук жужжит, кузнечик стрекочет, капли капают, вьюга воет… Звукоподражания еще не являются вербальными знаками языка, но предвосхищают появление слов, которые могут сами по себе хрипеть, шуршать, грохотать, хрустеть, балаболить, мяукать… Игра звуков продолжается в поэзии: аллитерация и ассонанс (виды звукописи) рождают в поэзии музыку звуков: «полночной порою в болотной глуши чуть слышно, бесшумно, шуршат камыши» (К. Бальмонт).

Подчеркнем главное: подход к слову и к овладению им (в дикции) неправилен, если идти от анатомии и физиологии (аппарата речи) к живому слову. Истинный путь лежит в обратном направлении: от проникновения в логическое и эмоциональное содержание каждого звука, от речевого действия к артикуляции, дыханию и дикционной четкости. И тогда техника звучания – хорошая дикция, выполнит обратную связь, станет надежным инструментом для выявления и передачи смысла.

Как это замечено К. Станиславским, плохому скрипачу не нужен «страдивариус». Его чувства передаст и простая скрипка. Но Паганини «страдивариус» необходим для передачи всей сложности и утонченности его гениальной души. Инструмент не должен фальшивить и искажать передаваемое чувство. Так и в речи: чем содержательнее внутреннее творчество, тем выразительнее должен быть голос. Выразительность может быть сформирована навыком. Привычка играет большую роль в творчестве. Она фиксирует творческие завоевания. По словам С. Волконского, она трудное делает привычным, привычное – легким, легкое – красивым. Отработке артикуляционных и дикционных «привычек», т. е. формированию четких и выразительных звуков, будет посвящен специальный раздел голосо-речевого тренинга.

Всякое человеческое слово бесконечно разнообразно по степени своего воздействия, его «жизненная сила» бывает очень велика. «И поскольку заранее еще неизвестно, на что способно данное слово и какое событие оно вызовет в человеческой жизни, – писал А. Ф. Лосев, – необходимо сказать только одно: в основе своей слово есть заряд, и не физический заряд, а коммуникативно-смысловой заряд; и физические размеры его возможных действий часто даже нельзя заранее предусмотреть» [цит. по: 53: 166]. Само слово, взятое изолированно, как чисто лингвистическое явление, не может быть ни истинным, ни ложным, ни смелым, ни робким. Интонация выводит слово за его лингвистические пределы, устанавливает тесную связь слова с внесловесным контекстом. Интонация особенно чутка ко всем колебаниям социальной атмосферы вокруг говорящего. Она оживляет «дремлющее» в лексиконе слово, заставляет его грозить, ласкать, негодовать, казнить или миловать.

Интонация является невербальным средством речевого взаимодействия. Следует заметить, что интонация живой речи может быть гораздо метафоричнее слов. На ранних ступенях культуры из наивной и непосредственной интонации, звучащей так, как будто мир полон одушевленных сил, рождались мифологический образ, заклинание, молитва. Именно в интонации говорящий соприкасается со слушателем. Ироническая интонация, например, несет отрицание прямого логического смысла высказывания. Интонация соединяет объективно-мыслительную и субъективно-экспрессивную стороны речи. Б. В. Асафьев – создатель учения об интонировании как специфике музыкального искусства, проводит параллель между «логосом» и «мелосом». Он видит в интонации жизненную напряженность слова. Интонация имеет художественный смысл. Интонация сближает человека с человеком, служит посредником души. Так как это важнейшее средство общения людей, резонно говорить о «культуре интонации».

Речь – та же музыка. Музыкальные качества голоса дают возможность говорить о схожести ораторского мастерства с певческим искусством. Разница состоит в том, что в двухосновной структуре пения обе составляющие (вербальная и мелодическая) художественны. В речевом действии в произносимом слове семантика доминирует над экспрессией. В музыкальном же слове основным смыслом является не логическое значение, а выражаемая эмоция. Основной, исконной функцией интонации является эмоциональная выразительность.

Мы требуем, обещаем, зовем, прогоняем, угрожаем, просим, отказываемся, раскаиваемся, приказываем, подбадриваем, обвиняем, прощаем, презираем, чествуем, унижаем, превозносим, радуемся, сочувствуем, огорчаемся, удивляемся, восклицаем и много еще различных действий выражаем звучанием своего голоса. «Можно также твердо установить, что многие из интонаций, вызывающих эмоции, имеют одно и то же значение в самых разных и притом далеко отстоящих друг от друга языках мира» [53: 360]. Б. Шоу считал, что интонации человека многообразны, неповторимы, тонки, – и письменное искусство не в состоянии передать их; что существует пятьдесят способов сказать «да», пятьсот способов сказать «нет» и лишь один способ написать это. Письменные жанры литературы не заменят достоинств устной речи, которая никогда не утратит своего первородства и силы. Говорящий должен быть скульптором слова, так «вылепить» в звуке излагаемую мысль, чтоб ее можно было не только услышать и понять, но увидеть и почувствовать.

При всей очевидной и неоспоримой важности этапов риторического действия: изобретения, расположения и выражения, – все они итогом и конечной целью своей имеют момент actio – произнесения, или исполнения. Произнесенная мысль получает свою реальную жизнь в звуке нашего голоса и предназначается для восприятия и пони мания чужим сознанием.

Интеллектуальное переживание не сможет проявить себя, если голос неблагозвучен и не выразителен, а интонация вяла, однообразна, формальна. «Слово действительно существует только тогда, когда произносится», в определенном смысле «без тона нет значения» [37: 68], считал А. А. Потебня. Диапазон интонаций можно считать беспредельным. Всякое движение сердца имеет свой звуковой оттенок. Голос свой «управлять должен ритор» по состоянию и свойствам предлагаемой материи, писал Ломоносов. В «Кратком руководстве к красноречию…» сказано: надлежит произносить радостную материю – веселым, плачевную – печальным, просильную – умильным, высокую – гордым, сердитую – гневным голосом.

С одной стороны, обучиться интонации нельзя. Это то же самое, что обучаться плакать, смеяться, горевать, радоваться; чувство, как отголосок мгновенного состояния души, всегда ново, самонаблюдение разрушает его. Обучившись «переживать», недолго разучиться «говорить» (Вл. И. Немирович-Данченко). Интонация речи в определенной жизненной ситуации приходит сама собой. Слова, подобно напряженным струнам, издают тон, соответствующий силе внутреннего сердечного сотрясения, порыва. Интонация как форма отнюдь не формальна. С другой стороны, таким образом, обучение интонации есть обучение действию.

С древних времен ораторское и актерское искусства имели много аналогий, начиная с то го, что слово «драма» на древнегреческом языке означает «совершающееся действие». На латинском ему соответствовало слово actio. Корень этого слова живет сегодня в таких словах, как «актер», «акт», «активность». Со всей очевидностью предстает единство действенного на чала актерского и риторического поведения. Действие приоткрывает сокровищницу нашего подсознания. В жизни мы говорим то, что нужно, что хочется сказать ради достижения какой-то цели, необходимости, ради подлинного, продуктивного и целесообразного словесного действия (К. Станиславский). Оратор в процессе публичной речи преследует свою цель, можно сказать, имеет свою сверхзадачу. Речь – это всегда активность, хотение, поступок, мотивируемое намерениями и желаниями. Это действие, каждый раз уникальное и неповторимое, оно влечет за собой такую же уникальную и неповторимую интонацию. Инто нация рождается в неразделимом единстве интеллекта, эмоции, воли. Модуляции голоса – это единый экспрессивный поток, отзыв страсти, «пассио». Пафос может быть притягателен и убедителен сам по себе.