— И что там?

— В стене ямы кольца черные, а на кольцах цепи.

— Какие цепи?

— Из какого-то металла, у нас такого нет.

— И что дальше?

— Не знаю, Дэйма, но ямы эти совсем свежие. Им не тысячи лет, а всего лишь сотни.

К сотням лет Маара привыкла, как к чему-то очень долгому, но осязаемому, тогда как тысячи еще оставались для нее чем-то невообразимым, непостижимым, бесконечным.

Много было холмов в этой местности, много неизвестного. Маара протискивалась между скалами и валунами, продиралась через кустарник, сползала по склонам, сопровождаемая оползнями скального щебня, взбиралась на деревья, чтобы обозреть окрестности там, куда не могла пробраться. И постепенно она поняла, что Дэйма ошибалась, считая, как и все жители скальной деревни, что был здесь однажды, сотни или тысячи лет назад, город, рухнувший, заброшенный, ныне — источник строительного материала, прибежище всяких мелких тварей: скорпионов, пауков да ящерок. Маара стояла перед крепостной стеной, во много раз выше дома Дэймы и шириною с дом, перед стеной, сплошь покрытой резными изображениями каких-то войн. Люди с оружием, какого Маара никогда не видела, убивали других людей с таким же оружием. Много у людей было всякого оружия за все века. Дэйма говорила, что такое оружие изобрели, которым можно было вмиг целый город уничтожить. На стене правильный народ, населявший этот город, побеждал другой, неправильный народ. Правильность победителей ясно запечатлелась на их мужественных, исполненных собственной правоты лицах. Соответственно, побежденные выглядели мелко и жалко: трусливые гримасы, умоляющие взгляды, искривленные, искореженные отчаянием фигуры… В общем, рьяно, увлеченно убивали люди друг друга. Тут же другая стена, камни кладки мельче, пригнаны один к другому плотнее, но оштукатурены и тоже покрыты изображениями — на этот раз цветными. Тот же народ, те же широкие плечи и узкие талии, и снова воюют, убивают, хоть и иным оружием. Сколько сотен лет разделяют эти изображения? За это время, во всяком случае, люди изобрели прочную штукатурку, не отстающую от камня, научились изготавливать краски, не выцветающие и не осыпающиеся веками.

В другом месте Маара обнаружила развалины постройки, полузасыпанные стены которой изнутри украшали рельефы. Но практически на эту, покрытую рельефом стену строители взгромоздили — как будто продолжая ее — другую стену, белую, украшенную росписью. На самом же деле строитель верхней стены не знал о существовании нижней, погребенной под слоем земли, не интересовался ею. А впоследствии земля осыпалась, ее смыли ливни, и обнаружилась столь причудливая комбинация. Маара поняла, что город, украшенный множеством рельефов, разрушило страшное землетрясение, и новые дома зачастую сооружались поверх засыпанных. И этот новый, еще более роскошный город тоже уничтожило стихийное бедствие — и на этот раз люди не стали возрождать уничтоженное. Почему? Что с ними произошло? Куда они делись? Маара бродила по развалинам одна, даже ночью, хотя Дэйме эти ночные прогулки очень не нравились. Жуткое ощущение охватывало Маару, когда она думала об этих людях, строивших, хлопотавших, живших, не ожидая удара стихии.

И снова жизнь, полная забот, снова возводятся стены, художники смешивают краски, запечатлевают сцены насилия, сцены изобилия, зверей и людей… И вот, все они исчезли. Такие же люди, как она. И никто ничего о них не знает. Не в силах справиться с эмоциями, девочка обнимала Дэйму.

— Они просто сгинули… Они жили здесь так долго… А теперь мы о них ничего не знаем…

Но она уже больше не чувствовала себя маленькой и беззащитной. Обнимая Дэйму, девочка понимала, что она, Маара, теперь взрослая, а Дэйма — ее ребенок, нуждающийся в материнской защите и опеке. Обнимая Дэйму, Маара инстинктивно сдерживала порыв, чтобы не повредить ее старых костей, чудом державшихся вместе.

Игра у подножия скалы перешла в ожесточенную драку, как часто случалось и ранее. Скальные подогревались наследственной ненавистью к этому чужаку, теперь они нападали на Данна объединившись. Маара принуждала себя сидеть спокойно, не вмешиваться, хотя ее подмывало вскочить и броситься на подмогу к брату. Ее жизнь по-прежнему была осенена лишь одной целью: Данн, Данн, Данн. Внизу мелькали палки, ноги, кулаки… Наконец Данн ощутил, что более не в силах сдержать натиск разъяренных врагов, оторвался от наскакивавшей на него своры и припустил к полуразрушенному дому с рухнувшей крышей, оставив преследователей позади. Вот он уже взлетел на стену и осыпает оставшихся внизу камнями и обидными словами. Но это опасно! Стена может рухнуть. Из-под ног Данна вывалился камень, упал вниз, мальчик едва успел отскочить, а Маара с трудом сдержала испуганный выкрик. Деревенские отдышались, отправились восвояси. Данн соскользнул со стены и понесся домой. Там он прихватил два ведра и побежал по деревне к стаду молочниц, на дойку. Старую Мишку сменила ее дочь, Мишкита. Когда у Мишки снова иссякло молоко, Маара опять направилась к Кулику. В этот раз он смерил ее долгим сумрачным взглядом, которого девочка понять не смогла. Наконец он кивнул и проворчал:

— Приводи, когда созреет.

Мишку покрыл ее собственный сын Данн, и она родила Мишкиту.

— Не выходи вечером, Маара, — сказала тогда Дэйма. — Он на тебя глаз положил. Это еще хуже ненависти.

Но Маара не прекратила вечерних и ночных прогулок. Встречаясь с Куликом, она вся сжималась от ужаса, видя на его лице неуклюжую дружескую гримасу.

Данн опустился перед Мишкитой на колени, остерегаясь ее копыт, быстро и ловко выдоил ее, периодически оглядываясь, опасаясь нападения. Не так давно он отогнал от молочниц ватагу местных, двоих поколотил. Скальные ребятишки дразнили животных, и Данн пообещал вздуть каждого, кто приблизится к стаду.

Дэйма уже не принимала никакой пищи, кроме молока, а если дождей не будет, то молоко тоже пропадет.

Белой муки тоже осталось немного. Купец заехал к ним, но долго кривился и втолковывал непонятливым местным, что ради одного только желтого корня нет резону переться в такую даль.

Маара экспериментировала с местными растениями, собирала семена трав, толкла их в муку на камне. Съедобно, но за день упорного труда можно было добыть лишь чашку муки. Однажды ей повезло: в поисках желтого корня она выкопала круглый клубень размером с голову ребенка, заполненный вязкой белой массой. Она сварила эту массу и попробовала на себе под внимательным взглядом Дэймы, сидящей рядом с рвотным средством наготове. Каша из этого корня оказалась, однако, вполне съедобной и питательной. Все вокруг пересыхало. Питались крайне скудно. Белая мука, желтый корень, этот новый корнеплод… немного молока, чуть сыра… Постоянное недоедание, глухой привычный голод.

— Ни разу не наелись за пять лет, — утверждала Дэйма. — И с чего только дети растут, как камыш после дождя? С воздуха, что ли?

— С пыли! — смеялись Маара и Данн.

Через два года после прибытия детей над деревней прошла гроза. Не далекий потоп в горах, после которого несется, сметая все на своем пути, бурный бурый поток, а сильный дождь сверху, с неба. Резервуары возле домов, в том числе и возле заброшенных, наполнились водой. Дэйма и дети носили воду из наружного бака в дом. Вскоре после первого ливня прошел второй. Из земли, из камней, из глины буйно полезла трава, зазеленели кусты и деревья, пышным цветом расцвели руины древних построек, налились жиром бока самок молочниц, ожили и двуногие обитатели скальной деревни. Ямы-затоны в русле заполнились водой, объединились в реку, река понеслась к далекому морю; возле большой реки и ее притока все время толпились животные, блеяли, мычали, рычали, пили, кормились тем, что росло у реки и плавало в реке, не брезговали и друг другом. Конечно, животных осталось намного меньше, чем в былые времена, но они принялись усердно размножаться. Кулик с сыновьями отправился отлавливать малышей. Охотиться на взрослых зверей ни у кого не было сил. Добытым мясом ни с кем не делились. От реки через узкий канал отвели воду в мелкую ложбинку, приставили круглосуточную охрану, чтобы не забрались туда жалохвосты и водные драконы, и каждый день купались там всей деревней, для пущей безопасности в одно и то же время. Кое-кто начал даже улыбаться Мааре и Данну, когда они вместе с Дэймой в свою очередь выходили на дежурство к пруду.