Bye Bye Macadam

Рон[15]

6 часов утра,

в общежитии

Рядом с больницей был ресторан, где мы роскошно поужинали накануне вечером. Потом я потащил Пуссена и Бланш в соседний бар. Я пил, танцевал, а главное – я спал не один. Утром в моей постели лежала девушка. У меня трещала голова, вид стен в комнате вызывал тошноту.

Пятнадцать лет назад интерны развесили украшения к Рождеству. Они так и остались висеть с тех пор. Чтобы довести декор до совершенства, его дополнили экзотическими деталями: цветочными гирляндами и постерами с изображением заката. В общем, фантазия на тему “Рождество на Гавайях”.

Мы приняли в нашу компанию кита: ростом два метра, черно-белый, надувной, но наполовину сдувшийся. Его звали Вилли Декамерон. В конце вечеринки, когда один из нас чувствовал себя пьяным, грустным и одиноким, он танцевал с Вилли посреди зала.

Мы жили в большой ветхой постройке. Стены покрасили дешевой краской прямо поверх облупившейся старой. Результат оказался предсказуемым. Но все же это был наш дом.

Никто не жаловался на нездоровые условия в общаге. В отличие от пола в больнице, здесь никто ничего не дезинфицировал. Санитарные службы обнаружили в водопроводных трубах легионеллу.

И нам запретили пользоваться душем…

Амели, не желая мыться в больнице, нашла способ защиты: она задерживала дыхание, быстро обливала все тело водой, выключала душ, намыливалась. Глубокий вдох – и снова под душ. Ополоснуться, выдохнуть, закрыть кран. Глубокий вдох. Возращение к жизни. Таким упражнениям несложно обучиться. Но в один прекрасный день кто-нибудь мог упасть в обморок. Рискованно.

Дезинфекция должна была дать результат через две недели. Амели это не устраивало. Она пообещала найти решение значительно быстрее.

7 часов,

по дороге в больницу

Каждое утро я посылаю солнцу египетское приветствие. Моя мать показала, как это делается, когда мне было шесть лет. Она опустилась на колени позади меня, подняла мои руки к небу, развернув ладони навстречу дневному светилу.

– Жизнь – это дар. Мы об этом быстро забываем. Чувствуешь тепло на лбу? Чувствуешь, как лучи скользят между пальцами? Ты чувствуешь – значит живешь. Не забывай об этом.

Войдя в здание, я встретил Анабель. Она работала всю ночь. Несмотря на круги под глазами и изможденный вид, она была очень красива.

– Я опять лажанулась!

– Перестань подвозить случайных попутчиков.

Она рассмеялась и рассказала о своих ночных приключениях.

Обычным людям, конечно, неведомо, что кардиостимуляторы разносят в клочья печи крематория. Когда пациенты умирают, прибор у них извлекают.

Было два часа ночи. Где-то наверху умерла пациентка.

Медсестра предупредила Анабель:

– Она велела ее кремировать, но у нее стоит кардиостимулятор.

– Я его удалю до прихода родственников. Ты им сообщила?

– Минут через двадцать.

Ночью люди и слышат плохо, и изъясняются невнятно. В общем, моя подруга поняла так, что родственникам собираются звонить через двадцать минут. А медсестра имела в виду совсем другое…

В отделении народу было полным-полно: в палату на место выбывшей пациентки уже поместили другую больную. Тело лежало на каталке в коридоре.

Кардиостимулятор извлечь не так-то просто. Со временем он прочно соединяется со своим хозяином: мышечные волокна растут, образуя связки между аппаратом и внутренними стенками грудной клетки.

Анабель старалась и так и сяк, напрягая все силы.

Сидеть верхом на еще не остывшем теле пациентки – такое трудно забыть.

Но когда родственники застают тебя верхом на усопшей… Тут и слов-то подходящих не подобрать!

Начало восьмого,

наверху

Жар-птица живо интересовалась тем, что происходит вокруг нее, постоянно требуя, чтобы ей рассказывали обо всех новостях. Полюбопытствовала, что там за оживление в коридоре:

– Я слышала, как отъехала “скорая”. Что случилось? А твоя подруга Фроттис, она тоже с ними? Что-то серьезное?

Ей хотелось, чтобы в ее палате жизнь била ключом.

У меня была припасена для нее целая куча историй:

– В прошлом семестре я проходил часть практики в больнице, а другую – у доктора Спрута Кихота. Он работал врачом в Ж. на окраине М., который находился на окраине Д., окраины черт знает чего. Короче, Ж. более всего подходило под определение жопы мира. Дон Спрут Кихот – хороший врач, к тому же старый врач, потрепанный жизнью и ужасно придирчивый. Дело даже не в том, что он терпеть не может румын, арабов, чернокожих, гомосексуалистов, младенцев, которые кричат слишком громко, и младенцев, которые кричат недостаточно громко, больных фибромиалгией, “рвачей и их пособников”, президента и прочих… Нет, дело не в этом, а в том, что, “понимаешь, мир катится неведомо куда”. По вечерам, возвращаясь с практики, я ненавидел все человечество. Держитесь подальше от скептиков: это заразно. Внезапно заболеваешь этим, как чумой, и в сердце наливаются бубоны. Однажды он вышел от больного и, встретив чернокожую женщину, которая несла на руках малыша в детский сад, обронил с безнадежным видом:

“И тут они, где их только нет…” Я сразу же вспомнил о своей сестре, которую удочерили мои роди тели. Кожа у нее темнее самых темных полосок на шкуре бенгальского тигра. Позвонил ей вечером и потребовал, чтобы она родила мне как можно больше черненьких племянников и племянниц. Я с ними отправлюсь в Ж., и там под окнами доктора Спрута, нарядившись в юбки из пальмовых листьев, воткнув в нос кости и сделав вид, будто режем курицу, мы станцуем бамбулу.

– Я тоже приду! – вскричала Жар-птица. – Если смогу, обязательно приду!

Я протянул ей руку, и она ее пожала: заметано.

Я люблю сестру и ее кожу цвета тигриных полосок. Моя светлая, почти белая грива прекрасно ее оттеняет, как Жозефину Бейкер[16]ее жемчужное ожерелье. Она словно пантера-сирота, воспитанная в львином семействе.

– У меня есть еще одна старшая сестра, стоматолог.

Жар-птица вытаращила глаза и в ужасе уставилась на меня. Я возмутился:

– Ну почему люди так боятся стоматологов?

– Догадайся, умник! У них в кабинете приходится разевать рот и терпеть боль. По доброй воле туда не ходят.