Лилли Лэнгтри, урожденная Эмили Шарлотта Ле Бретон, появилась на свет 13 октября 1853 года в Джерси и стала единственной дочерью преподобного Уильяма Корбета Ле Бретона. Ее мать, Эмили Девис Мартин, страстно любила поэзию, музыку, цветы, животных и свежий воздух. Еще в раннем детстве девочку прозвали Лилли за очень белую кожу. Она выросла вместе с шестью братьями: «Жизнь вместе с братьями, — вспоминала она, — превратила меня в неисправимого сорванца, случайно родившегося девочкой. Я умела лазить по деревьям, прыгать через ограды наравне с самыми ловкими из братьев; я с восторгом участвовала во всех их шалостях. Помню, как по ночам, когда нам положено было быть в постели, мы отправлялись с самым младшим братом на старое кладбище, забирались на ходули, заворачивались в простыни и безумно пугали запоздалых прохожих… Но это не мешало мне быть серьезной, и я могла читать часами напролет»[120]. В 1874 году она вышла замуж за Эдварда Лэнгтри, богатого ирландца из Белфаста, владельца шикарной яхты «Красная перчатка».

В Лондоне она попала в высшее общество и, благодаря своей красоте и обаянию, оказалась среди самых известных людей того времени. Лилли вызывала всеобщее восхищение, а газеты не жалели восторженных эпитетов в адрес «красавицы Лэнгтри». Она позировала Ф. Д. Уоттсу, Берн-Джонсу, Пеннингтону и — верх успеха — самому Джону Миллесу[121]. Он изобразил ее с лилией в руках, и с тех пор ее прозвали «Лилией из Джерси». Картина произвела сенсацию на выставке в Королевской академии. Лилли Лэнгтри представили королеве Виктории, а ее искусство пленило принца Уэльского, о котором она писала: «Принц Уэльский обожает музыку и обладает несомненным критическим чутьем. Почти каждый вечер его видели в самой большой ложе в Опере в окружении ближайших друзей. Все, кто с ним общался, всегда отмечали приветливость принца даже в отношении домашней прислуги, он не мог пройти мимо, не обронив любезного слова и не поприветствовав вас хотя бы взглядом»[122].

Серьезные финансовые затруднения, связанные с чрезмерными расходами, привели Лилли Лэнгтри на сцену. Первый опыт едва не обернулся катастрофой: «Увы, я не могла вспомнить ни единого слова из вступительного монолога. Я просто стояла на сцене, старательно улыбаясь и сжимая в руках букет роз, и не имела ни малейшего представления о том, что делать дальше. К счастью, я услышала настойчивый шепот импресарио, с тревогой ожидавшего за кулисами моей первой реплики, и пришла в себя, а дальше все прошло без осложнений»[123]. Вскоре Лилли с успехом исполнила роль Кейт Хардкасл в пьесе известного ирландского драматурга Оливера Голдсмита «Ошибки одной ночи» в театре «Хеймаркет». Создание этого образа обеспечило актрисе успех у критики и восхищение Оскара Уайльда, который осыпал ее цветами и посвятил ей стихотворение «Новая Елена», написанное как раз по случаю ее выхода на сцену «Хеймаркета» в 1880 году.

В те дни Оскар нередко прогуливался в районе Пиккадилли, одетый в средневековый костюм и с цветком зеленой гвоздики в виде единственного украшения, там же появлялась и миссис Лэнггри с пуделем на поводке, у которого на боку были выбриты инициалы Л. Л. Что это была за пара: она — красавица, украшение любого салона, он — его достопримечательность! Они оба стали символами веселья и фантазии, сверкавшими в викторианский век, чахнувший от скуки. Принц Уэльский пригласил Уайльда в свою ложу в Опере, и Оскар сблизился с лордом Литтоном, леди Шрюсбери, леди Грэй. Лилли Лэнгтри осталась излюбленной моделью художников и славой «Хеймаркета», в то время как Уайльд начал вызывать интерес у деятелей литературы, таких, как Томас Харди, Мередит, Браунинг, Суинберн, пусть даже некоторые суждения о нем порой бывали слишком строги. Главное, в обществе только и было разговоров, что о нем и о ней.

Нет ничего удивительного в том, что молодой человек стал личным секретарем красавицы-актрисы, о чем свидетельствует письмо, написанное им в доме Лилли из Джерси на Понд-стрит, 18: «Дорогая миссис Синглтон, миссис Лэнгтри попросила меня ответить на Ваше любезное письмо и сообщить, что она плохо себя чувствует, что ей запрещено выходить из спальни, и поэтому она вынуждена отменить приглашение на ужин… Она будет очень рада, если вы сможете зайти проведать ее с утра или после обеда и просит сообщить, когда вы соберетесь ее навестить… Поскольку она чувствует себя обессиленной, я исполняю роль секретаря»[124]. Лилли постоянно обращалась к Оскару за советом по поводу выбора туалетов: «Конечно, я хотела бы поскорее продолжить занятия латынью, но мы вынуждены задержаться здесь до вечера в среду; поэтому я смогу увидеться с моим любезным преподавателем только в четверг. Так что если сможете, то приходите в этот день часам к шести вечера. Кстати, я позвонила на Солсбери-стрит примерно через час после Вашего ухода. Я хотела спросить у Вас, как мне одеться на бал-маскарад, но потом выбрала греческую тунику черного цвета с серебряной бахромой, расшитую жемчугом и звездами, и бриллиантовую диадему. Я назвала этот наряд „Царица Ночи“. Я сама изготовила его. Хотелось бы написать побольше, но совершенно невозможно писать этим пером, да еще на такой ужасной бумаге, поэтому, когда увидимся, я расскажу вам все в деталях (только ничего не говорите Фрэнку)»[125].

Несмотря на положение любимца салонов и актрис, на карикатуры в «Панче», на блестящие успехи в учебе и газетное прозвище «принц эстетов», Уайльд испытывал серьезные финансовые затруднения, которые не позволяли ему развить свой успех. Однако он не отчаивался и, видя, что вызывает нарастающее раздражение у викторианской публики, начал культивировать парадокс, крайность, примеривая маску персонажа, вообще не признающего запретов. Он разгуливал по улицам Лондона, читая вслух Бодлера. К восторгу праздношатающихся юных снобов, называвших себя «душки», равно как и к возмущению толпы разбогатевших торговцев — основы тогдашнего английского общества, он усаживался на террасе открытого кафе и предавался безмятежному созерцанию цветка подсолнуха, поставленного в специально принесенный стакан воды. Он стал пророком тайного культа в то самое время, когда определенные круги, в частности жители Мэйфера[126], начинали испытывать потребность в эстетике, в более художественно ориентированных эмоциях, нежели отслеживание повышения или понижения рыночных цен на сырьевые ресурсы. Впитав в себя эстетические теории Рёскина, Суинберна и французских поэтов, Оскар Уайльд вполне осознавал себя воплощением этих тенденций и готовился к серьезной литературной деятельности, началом которой должен был стать выход его новой театральной пьесы и сборника стихотворений.