В-третьих, повестка дня, в которой оперирует подобный режим, объективно не может быть экономической. Если в большинстве успешных демократических стран основными вопросами являются налоги, финансирование регионов, устройство систем здравоохранения и образования, стоимость правительства для общества и т. д., то в России они вообще не имеют влияния на политическую повестку дня. Большая часть вопросов носит чисто политический характер (более или менее централизованная власть; противостояние терроризму, ограничение «излишних» политических свобод; устройство электорального процесса и т. д.), а многие касаются отношений с внешним миром. Россия на протяжении большей части своей истории — и сегодняшний период не исключение — была страной, в которой военная и международная тематики доминировали над экономической и национальной. Перенос акцента с экономических проблем, на уровне которых у каждого человека имеются свои особые интересы, на сугубо политико-идеологический обеспечивает полный отрыв потенциальных избирателей от реальных вопросов, позволяя им лишь одобрять очередные новации в политическом курсе элиты. Эту систему можно было бы назвать популистской, если правительство действительно давало бы народу что-то сверх того, что он бы не получил и без его героических усилий. Однако практика показывает, что на каждом этапе российской (советской) истории население оказывается в проигрыше, имея гораздо меньше того, что могло бы в случае, если бы страна развивалась по более традиционному пути.

Созданная в России политическая система предполагает формальные институты демократического государства — от гарантирующей основные свободы Конституции до периодически проводимых выборов и многопартийного парламента, — но она, на мой взгляд, все же не позволяет говорить о наличии в стране демократии. Власть последовательно игнорирует мнение народа; создает огромное количество формализованных и еще большее — неформальных ограничений для участия населения в управлении страной; не может быть смещена в результате выборов и даже частные свои поражения компенсирует довольно радикальным образом — от уголовного преследования «несогласованно избравшихся» политиков до их «легитимного» отстранения от должности или такого перераспределения полномочий, которое в итоге делает их статус декоративным или банально инкорпорирует некоторых ранее недовольных в сложившуюся систему. Общество не формулирует повестку дня, которая целиком и полностью определяется политическими элитами.

В то же время два фактора не позволяют многим зарубежным политикам и экспертам признать, что они имеют дело с вполне обычной авторитарной диктатурой, с молчаливого согласия граждан в очередной раз установленной в самой крупной европейской стране. С одной стороны, это отмечаемый прогресс, которого Россия достигла по сравнению с коммунистическим Советским Союзом в отношении обеспечения свобод своих граждан и их базовых прав. С другой стороны, это довольно искусное копирование российской властью формальных западных институтов, создающее впечатление присутствия в стране разделения властей и независимой судебной системы (а также свободной прессы, оппозиционных партий и т. д.). Правда, следует признать, что для утверждения данного предрассудка есть еще одно — и не менее значительное — основание.

Сложность признания России недемократической страной состоит также и в том, что она представляет собой разительный контраст со странами, которые в прошлом или даже сегодня привычно ассоциируются с диктаторскими (или авторитарными) режимами. В стране разрешен свободный выезд граждан; практически отменены ограничения на трансграничное движение капиталов; не существует действенного контроля за информационными потоками и интернетом; люди могут заниматься бизнесом и приобретать собственность; власти практически не вмешиваются в частную жизнь, количество табу в которой уверенно стремится к нулю. Оказываясь в России, представитель западного мира не обнаруживает тех отличий от поведения людей в собственных странах, которые могли бы подтолкнуть его к мысли, что личностное самовыражение здесь существенным образом ограничено, — отчасти, наверное, и поэтому к концу 2000-х годов в России (хотя в основном в крупных городах) постоянно жили и работали около 300 тыс. граждан стран Европейского союза и Северной Америки[116].

Более того; сталкиваясь с российскими реалиями, сложно отказаться от мысли, что россияне намного более инвидуалистичны, чем европейцы, готовы в большей степени рассчитывать только на собственные силы, более предприимчивы и изобретательны. Они вовсе не выглядят теми, кто в советские времена постепенно поднимался по служебной лестнице, привычно засиживаясь по нескольку лет на каждой карьерной «ступеньке», и ждал тех или иных «милостей» от государства. Столкнувшись с экономическими и политическими пертурбациями последних десятилетий, россияне сегодня рассчитывают прежде всего сами на себя, а власть воспринимают как нечто относительно чуждое, а порой даже враждебное. В большинстве своем законопослушные люди, они привыкли жить, как бы накладывая на нормы закона собственные понятия о допустимом и правильном и находя уникальный компромисс между требованиями тех и других. В итоге оказывается сложно не согласиться с известным российским историком А. Миллером, говорящим, что «живя в заведомо несоответствующей демократическим стандартам России, чувствуешь себя лично свободным»[117]. Когда многие западные авторы называют Россию нормальной страной, они, видимо, принимают этот факт во внимание.

Между тем российская свобода распространяется практически исключительно на частную жизнь, а люди могут располагать ею только до тех пор, пока они не входят в конфликт с интересами «государства». В XXI столетии Россия отказалась лишь от одного принципа большинства авторитарных обществ — от мелочной регламентации частной жизни, закрытых границ и насаждения лукавого имущественного равенства, но не пересмотрела принципы отношения между властью и народом, государством и обществом. Между тем современность, о которой мы ведем речь, является скорее социальным понятием, чем характеристикой личности; значительная часть людей даже в тоталитарных обществах по разделяемым ценностям, доминирующим интересам и основным стремлениям является вполне современной — но это не делает современными соответствующие общества. Современность общества задается не уровнем развития составляющих его членов, а системностью и эффективностью обратной связи между индивидом и государством, а именно с этим в России пока не заметно особого прогресса. В то же время расширение пространства индивидуальной свободы, которое произошло в нашей стране за последние десятилетия, обусловило две огромные перемены, которые определяют сегодня впечатляющую устойчивость новой авторитарной модели.